Семейный клуб Инцест, группа, свингеры Автор: Кригер ВенусЧАСТЬ 1. ВЕЧЕРВечеринка свингеров была в самом разгаре, хотя прошло всего 1 час с начала открытия. Мою жену Ольгу трахали одновременно Дима, Вася и новый член нашего клуба. Причем этот новый член трахал мою жену в

Тенденция к дроблению больших семей.- Внутренний строй семьи во второй половине XIX в.- Роль главы семьи.- Организация хозяйственной жизни, разделение труда между мужчинами и женщинами.- Распорядок дня в семье

Понимание тех процессов и коренных сдвигов, которые произошли за годы советской власти в крестьянской семье, в ее внутреннем строе и быте, невозможно без детального знакомства с семейным укладом русского крестьянства в прошлом. Село Вирятино представляет в этом отношении большой интерес, так как традиции семейно-патриархального уклада держались в нем вплоть до Великой Октябрьской социалистической революции и еще долго давали себя чувствовать при советской власти. В частности, в селе длительное время сохранялись большие патриархальные семьи.

Причины столь длительного существования в Вирятине неразделенной семьи коренились в особенностях экономики села, находившегося в районе среднечерноземной полосы, где капитализм развивался медленнее, чем, скажем, в степных губерниях юга России, и где тормозящее влияние пережитков крепостничества сказывалось во всех областях жизни. Чересполосица заставляла вирятинских крестьян сохранять - даже в период наибольшего развития отхожих промыслов - рутинные формы земледелия, требовавшие большого числа рабочих рук; поэтому крестьяне видели в неразделенной семье лучший способ сохранить в хозяйстве всю наличную рабочую силу.

Несомненное воздействие оказывала и необходимость сочетать сельское хозяйство, составлявшее основу экономики крестьянской семьи в Вирятине, с побочными заработками на стороне. Семьи, большие по своему составу, с избыточной мужской рабочей силой (избыточной - в отношении имеющегося земельного надела), могли в больших размерах использовать отхожие промыслы в интересах укрепления своего хозяйства. При этом, как показало этнографическое обследование, крупные неразделенные семьи сохранялись главным образом среди зажиточной части крестьянства. Вряд ли были какие-либо экономические основания для существования большой неразделенной семьи у тех 28 безлошадных крестьян, которые в 80-х годах проживали в крохотных избушках площадью в 12-17 м 2 и большую часть своей надельной земли, из-за отсутствия тягла, сдавали в обработку или в аренду. Эти семьи также участвовали в отходе на шахты, но для них это был, пожалуй, единственный в тех условиях способ существования. И шахтам они отдавали уже не избыточную, а основную рабочую силу. Такие семьи никогда не достигали больших размеров.

Вместе с тем развитие отхожих промыслов, содействовавшее вовлечению вирятинских крестьян в интенсивный процесс товарно-денежных отношений, оказывало большое влияние на внутренний строй семьи, на весь семейный уклад. Этим объясняются существенные сдвиги в семейном быту, которые произошли во второй половине XIX в. и в особенности с конца 80-х годов. Они отчетливо прослеживаются при сопоставлении с семейным укладом крестьянства в предыдущий период (60-70-е годы), когда сохранялись еще многие черты дореформенного, т. е. крепостнического, быта.

Наши сведения о крестьянской семье накануне отмены крепостного права крайне скудны и не дают сколько-нибудь четкого представления о ее составе и численности. Местные старожилы на основании семейных преданий свидетельствуют, что семьи в то время были преимущественно большие - около 25-30 человек 1 . Нередко были семьи, в которых совместно проживало четыре-пять женатых братьев. Однако, насколько можно судить по сохранившимся воспоминаниям, уже тогда намечалась тенденция к выделению одного-двух старших братьев 2 .

Некоторый свет на численность крестьянской семьи в дореформенное время проливают материалы, относящиеся к продаже крестьянских семей первым вирятинским помещиком Ф. А. Давыдовым 3 . Большинство проданных им семей состояло из 12-15человек (в 1808-1831 гг.). Так как обычно продавались захудалые крестьянские семьи, можно предположить, что численный состав более зажиточных семей в то время был выше.

О многочисленности некоторых семей свидетельствуют воспоминания о наличии во многих дворах летних холодных клетей для семейных пар («лачужек» под поветями) или, что было характерным для зажиточных семейств, о постройке на усадьбе двух; даже трех домов при сохранении общего хозяйства. Обращает на себя внимание и крайне медленное вплоть до последней четверти XIX в. разрастание села. Население сосредоточивалось в Орешнике, на так называемой Поляне (центр села) и в Верхнем проулке. Лишь с 80-х годов село начало интенсивно разрастаться по всем направлениям.

В первые два десятилетия после крестьянской реформы во внутреннем строе крестьянской семьи, видимо, не происходило сколько-нибудь заметных перемен, несмотря на наметившиеся изменения в экономике крестьянства.

Большие сдвиги во всех областях жизни и, в частности, в семейных отношениях, произошли в Вирятине в 1880-1890 гг., с дальнейшим развитием капиталистических отношений. Участились разделы семейств. Частичное выделение, а в ряде случаев полные семейные разделы, происходили через все более короткие промежутки времени. Семьи значительно сокращались: по переписи 1881 г. на одну избу приходилось в среднем 7 человек. Это не значит, конечно, что исчезли большие семьи, но, очевидно, наряду с неразделенными семьями в то время существовало большое число малых семей.

Как указывают вирятинские старики, середняцкие хозяйства велись по-прежнему двумя-тремя совместно живущими женатыми братьями.

В 900-х годах, в связи с образованием кадрового пролетариата в горной промышленности и ростом рабочего движения в России, изменился духовный облик крестьянина-отходника. Общение отходников с кадровыми рабочими сказалось на их общем культурном уровне. Появились новые потребности - одеться по-городски, более культурно устроить свой быт на производстве, что, в отличие от предшествующих лет, требовало больших затрат на себя. Рост потребностей выражал, несомненно, некоторое повышение сознания личности, проявлявшееся наиболее ярко у представителей младшего поколения. И это не могло не влиять на ослабление патриархальных устоев. В 900-х годах обострились внутренние отношения в неразделенных семьях, с большей силой проявилась тенденция к обособлению молодых семейных пар. Отсюда возникало утаивание отходником части заработка на свои личные потребности и на нужды своей семьи, что, по свидетельству старожилов, было одной из главных причин семейных конфликтов и разделов. Но в целом семейный быт изменялся медленно и сохранял традиционные патриархальные формы. В этом проявились косность и ограниченность миросозерцания крестьянина-общинника, заставлявшая отходников, часть которых имела возможность полностью обеспечить семью шахтерским заработком, все же держаться за клочок земли и вкладывать в сельское хозяйство средства, добытые работой на шахтах. Характерно резко отрицательное отношение середняцкой массы к тем отходникам, которые порывали с деревней и переселялись в рабочие поселки. Стремление сохранить связь с землей объяснялось отчасти и недостаточностью заработка на стороне.

Напрягая все силы, чтобы поддержать, спасти от разорения свое хозяйство, крестьянин цеплялся за старые семейные устои. Внутренние взаимоотношения, права и обязанности членов семьи были строго регламентированы. Главой семьи считался представитель старшего поколения в семье - дед или, за его смертью, бабка; в последнем случае непосредственное руководство хозяйством переходило к старшему сыну. В случае смерти или престарелости обоих стариков главой семьи становился старший из сыновей. Глава семьи был блюстителем всего бытового семейного уклада. В функции главы семьи входило руководство полевыми работами и распределение обязанностей между членами семьи, главным образом мужского ее состава. В частности, им устанавливалась очередность между сыновьями (и внуками) отхода на шахты. Он распоряжался всем имуществом и деньгами семьи. Все заработки членов семьи от отхода и различных промыслов поступали в общую кассу семьи и тратились на нужды общего хозяйства. В кассу семьи не шли только доходы от «бабьих» заработков, получаемых от продажи собранных женщинами моха, ягод, грибов, за беление холстов, а также деньги от продажи яиц и др. Как метко выразился местный старожил Е. А. Дьяков, «на них керосину не купят и за сапоги не отдадут» 4 .

Характерным для прошлого было устойчивое половозрастное разделение труда в семье, несомненно связанное с патриархальным укладом.

Домашними делами распоряжалась хозяйка, обычно жена главы семьи или, в случае ее смерти, старшая из снох. На женщинах лежала вся работа по дому: приготовление пищи, уборка, стирка, уход за детьми, уход за скотиной, подноска воды 5 . В уходе за домашним скотом принимали участие и мужчины: они убирали хлевы (вывоз навоза, подстилка), ухаживали за лошадьми; на попечении женщин находилась «избяная» скотина (корм для которой шел из избы): коровы, телята, свиньи, овцы и домашняя птица. Не случайно, что продажа куриных яиц была одним из источников женских доходов.

В осенне-зимний период женщины все свободное от домашних дел время пряли и ткали на нужды семьи. Работа эта предварялась тяжелым трудом по обработке конопли. В прядение и ткачество включались и девочки; прясть приучали с девяти-десяти лет, ткать - с пятнадцати, шестнадцати. Женщины старше 40 лет почти прекращали ткать, так как работа эта в большом количестве считалась им не под силу.

Женщины шили одежду (за исключением верхней зимней, которую отдавали портным) и вязали из шерсти чулки, платки, рукавицы. Плетение лаптей было мужским делом, им занимались с ранних лет и мальчики.

Четко разграничивались между мужчинами и женщинами полевые работы: как уже отмечалось выше, в обязанности мужчин входили пахота, сев, косьба, скирдовка, стогование, перевозка; женщины на сенокосе ворошили и сгребали сено, пололи посевы, затем при уборке урожая вязали снопы и укладывали их в крестцы и копны, помогали молотить цепами. На огородах всю работу, кроме вспашки, выполняли женщины и частично дети. Специально мужской работой была подвозка топлива и сена для скотины (сено держали в стогах на лугу).

При распределении обязанностей между замужними женщинами в неразделенной семье учитывалась необходимость сочетания работ по хозяйству в целом с удовлетворением нужд личных семей (детей, мужа).

В выполнении основных домашних работ между невестками и свекровью устанавливалась строгая очередность. У каждой из женщин имелся свой день, в который она в качестве стряпухи выполняла все работы по дому. В помощь привлекались девочки-подростки и девушки, причем, в силу несколько изолированного положения невестки (снохи) в семье, ей в очередной день помогали лишь собственные дети. Точно так же и свекровь во всех работах, как домашних, так и сторонних, объединялась всегда со своими дочерьми.

Основные работы по дому падали на замужних женщин, но и девушкам приходилось много работать, особенно прясть. Их не допускали лишь, к печи, вследствие чего они не приобретали навыков в приготовлении пищи. Поэтому молодая невестка первый год замужества только помогала свекрови у печи и лишь на второй год ей давался, наряду с другими снохами, очередной день, когда она самостоятельно готовила пищу на всю семью. Отдельно устанавливалась очередность (раз в неделю) выпечки, хлеба, так называемое «похлебно», и в топке бани, если она имелась, так называемое «побанно». В дни, свободные от общесемейных дел, пряли, ткали, шили, чинили, вязали и т. д.

Некоторые работы производились коллективно, например мойка полов, стирка белья. Белье было грубое, «свойское» (из домотканины), его не отстирывали мылом, а «бучили» (так же как бучили холсты при белении), что требовало значительной затраты сил; поэтому женщины в семье делали это обычно сообща. В случае же, если снохи стирали каждая на свою семью, та из них, у которой было поменьше детей, стирала и на стариков родителей.

В избе у всех были свои привычные места для работы. Девушки и женщины пряли, сидя на лавках у окон, а когда темнело, усаживались в круг около огня. В избе, бывало, вспоминают старухи, во время обработки конопли пыль столбом стояла 6 . Великим постом, когда женщины приступали к тканью, в избе устанавливался один, а если семья была большая,- три-четыре ткацких стана.

В семье придерживались определенного распорядка дня. Вставали рано, ложились поздно. В семьях, где занимались извозом, вставали в 2-3 часа ночи. Все поднимались одновременно, да иначе и быть не могло при тесноте и скученности в избе.

Пока стряпуха затапливала печь, остальные женщины разбирали постели, выносили в сени скамьи и на них укладывали постельные принадлежности, подметали избу, мыли стол. Ели вирятинцы три раза в день. Завтракали все вместе, а потом каждый принимался за свою работу (если приходилось уходить рано, то брали еду с собой). Обедали в 12 часов, ужинали уже при огне, обычно тем, что осталось от обеда. Еду специально на ужин варили очень редко. За столом рассаживались в определенном порядке: в переднем углу - глава семьи, возле него старший из сыновей; мужчины усаживались по одну сторону стола, на лавках, женщины - по другую, на приставных скамейках. В последней четверти XIX в. эта традиция была нарушена - рассаживаться стали большей частью супружескими парами. На краю стола усаживалась стряпуха, которая подавала на стол. Детей, если их было много, кормили отдельно. Ели все из общей миски. За столом соблюдали порядок и чинность, но, по-видимому, уже без той строгости и напряженности, которые царили за общей трапезой семьи в крепостное время 7 .

Самое большое место в питании крестьянской семьи занимал ржаной хлеб 8 . Пекли его большей частью один раз в неделю в русской печи на поду. Иногда хлеб пекли на капустных листьях. Из ржаной, а также гречишной муки делали блины и блинцы. Из ржаного солода приготовляли квас.

Пшеничная мука в вирятинских семьях вплоть до 80-х годов была большой редкостью, так как ее приходилось покупать на рынке. Позже она стала обычным продуктом в зажиточных семьях, но у бедняков по-прежнему появлялась только по большим праздникам.

Основным и почти ежедневным горячим блюдом во всех семьях были щи из капусты. В зависимости от достатка семьи щи делались мясными или «пустыми» (без мяса) и «закрашивались» молоком, сметаной, сдабривались салом.

В 900-х годах, вероятно под влиянием отходников-шахтеров, щи стали называть «борщом», хотя состав этого блюда не изменился и его варили по-прежнему без свеклы. Очень были распространены супы из пшена: «сливуха» и, позже, кулеш. Сливуху варили из пшена с картофелем, кулеш - из пшена с салом. Сливуху сначала немного подваривали, потом сливали жидкость, которую ели как суп, заправив чем-либо (маслом, салом и пр.); разварившееся же пшено с картофелем, когда каша густела, ели с молоком или с конопляным маслом. Пшенная каша в виде сливухи, кулеша или молочной каши употреблялась с 80-90-х годов XIX в. так же часто, как и щи, т. е. почти ежедневно. Из других каш варили гречневую, но значительно реже, так как гречиха стоила дороже и выращивалась далеко не всеми.

Квас играл большую роль в питании, и не только как питье. Зимой в качестве первого блюда приготовляли квас с кислой капустой и хреном, ели его с вареным горохом, особенно во время постов. Летом из накрошенного в квас хлеба и нарезанного зеленого лука делали тюрю. Это была пища бедноты. Люди побогаче готовили окрошку, добавляя в квас огурцов, луку и яиц. В праздничные дни и на свадьбах квас подавали со студнем или с мясом и хреном.

К концу 80-х годов кашу стал постепенно вытеснять картофель. Его больше варили «в мундире» (т. е. неочищенный) и подавали с солеными огурцами или кислой капустой; иногда ели толченым. «Картошку помнут и маслом (конопляным) польют. Жарить не понимали. Семья 10-15 человек - не нажаришься»,- рассказывают старожилы.

Распространенными кушаниями были «саламата» и «калина». Сделав тесто из ржаной муки и растерев его в жидком пшенном кулеше, саламату «солодили» в печи. Это блюдо давало возможность экономить хлеб; его ели с молоком и без него. Жителей села, рассказывала 88-летняя Е. С. Фомина, так и называли «вирятинские саламатники». Однако зажиточные вирятинцы ели саламату очень редко: «Ели саламату,- говорит М. И. Жданова,-когда каша надоедала. Постом так все надоест, что и до калины доходили». Калина отличалась от саламаты тем, что к тесту примешивались ягоды калины, собранной после заморозков, когда она теряет свой горький вкус. Калина была едой беднейшей части крестьянства. В семьях зажиточных крестьян есть ее считалось позорным. «Калину есть было бесчестно потому, что лезем в богатые, а роги не пускают» 9 .

Будучи почти одинаковой по способу приготовления, пища разных социальных прослоек крестьянства была различной по питательности и разнообразию входящих в нее продуктов. В крепкой, зажиточной семье, например, состоявшей из 25 человек и имевшей в своем хозяйстве по нескольку лошадей, коров, свиней, более двух десятков овец и т. д., потреблялось много молока, мясо ели два раза в день (за исключением постов). В семьях же бедных «нечищенную картошку больше ели, квас, сливуху, калину парили, на ужин кашу на загнетке (на шестке) варили»,- говорит один из старожилов. «Хлеба не у всех хватало, кашу не всегда ели»,- добавляет другой.

Обычные кушанья не отличались особой сложностью приготовления и потому предварительный искус, которому подвергалась невестка, прежде чем занять место у печи, объяснялся, вероятно, не столько боязнью, что она не сумеет приготовить еду, сколько стремлением свекрови сохранить в своих руках руководство питанием семьи. Для того чтобы придать более высокое значение этой обязанности, старухи исключительно придирчиво проверяли соблюдение невестками всех традиционных способов выпечки и варки. Всякое новшество встречалось враждебно и отвергалось. Вирятинская кулинария, несмотря на то, что, начиная с 900-х годов, в селе появилось уже много покупных пищевых продуктов, при помощи которых можно было улучшить повседневное питание,- оставалась неизменной и примитивной. Такой она дожила до социалистической революции.

2. Бытовые взаимоотношения в семье

Значение главы семьи.- Положение снох в неразделенной семье.- Порядок семейных разделов.-Родственные связи и взаимопомощь на селе

Семейно-патриархальный строй определял характер бытовых взаимоотношений в семье, создавал ее общую моральную атмосферу. Выработанный веками порядок держался на безусловном авторитете старшего в семье.

Всякое проявление собственной воли, шедшей в разрез с привычными традициями, тотчас же пресекалось. «Дома боялись стариков, потому не вводили новшеств, боялись и осуждения соседей»,- говорил И. М. Стародубово. «На шахтах,- рассказывал он далее,- питались лучше, чем дома, в семье. Здесь (в селе) картошку ели в мундире, хотя и было сало, но на нем не жарили. «Новый манер» (т. е. привычки, усвоенные в шахтах) не вводили. За «грубый манер» (т. е. за непочтение к старшим) порицались стариками: «Вот ты там приехал и свои порядки заводишь»» 10 .

Бытовые взаимоотношения в семьях во многом зависели от житейского такта главы семьи, от характера снох, от взаимоотношений молодых супругов между собой и т. п. Жили относительно дружно, если глава семьи одинаково относился к снохам; но как только он выделял одну из них, между ними тотчас начиналась вражда. Нередко и супруги жили несогласно, так как браки чаще всего заключались по настоянию родителей, мало считавшихся с желаниями молодежи. Случалось, что муж жестоко избивал жену.

Главным источником недоразумений и ссор служили заработки мужчин на стороне: члены семьи, уходившие на заработки в шахты, получали возможность вносить в свою семью что-либо, в то время как оставшиеся дома не могли этого сделать. Это постоянно вызывало недовольство стариков родителей и приводило к недоразумениям между снохами. Следует отметить, однако, что ссоры молодых тщательно скрывались от стариков. «Мы, снохи, перед стариками молчок, а между собой ссоры были»,- вспоминает свою жизнь в неразделенной, большой по составу семье С. Н. Неворова 11 . Стариков не столько уважали, сколько боялись, так как в случае выдела они могли ничего не дать. Но характер семейных взаимоотношений все же менялся; в 900-х годах он стал значительно проще, свободней, без тех проявлений забитости и робости младшего поколения, которые были так характерны для крестьянской семьи в крепостное время.

Для характеристики внутрисемейных взаимоотношений большой интерес представляют семейные разделы, когда традиции обычного права проявлялись очень сильно. Указами 1906 и 1913 гг. все дела по семейным разделам были переданы волостным судам, которые, однако, по свидетельству местных старожилов, в спорных делах апеллировали обычно к сельским сходам. В своих постановлениях сельский сход исходил из поводов к разделу и из оценки имущества делящихся. Следует отметить, что, несмотря на отмену в 1886 г. обязательного согласия старшего члена семьи на раздел имущества, сельские сходы, при возникавших внутрисемейных конфликтах, в первую очередь считались с заявлениями и претензиями старшего члена семьи. Нередки были и прямые случаи подкупов части схода 12 .

Подготовка к разделу производилась заблаговременно. «На голую кочку,- по выражению Г. П. Дьякова,- не выходили». Общими усилиями семьи заблаговременно строились новые дома, пустовавшие, как правило, до раздела. Обычно семья делилась, когда располагала уже достаточными ресурсами (жилыми и хозяйственными постройками, скотом). При разделе все имущество семьи оценивалось и делилось по числу семей на равные паи. Если дележ происходил между братьями по смерти отца, то паи распределялись обычно по жребию, которые от каждой семьи тянули дети в присутствии «уполномоченных»- одного-двух соседей. Если раздел происходил при жизни отца, то старик сам распределял, кому из сыновей что достается и с кем он остается жить.

Особого внимания заслуживает положение в семье снох. Их зависимость и безответственность в семье метко охарактеризованы бытовавшей в Вирятине пословицей: «Работать - что заставят, есть - что поставят». Такое положение усугублялось и зависимостью в семье женатых мужчин.

В имущественном отношении положение снохи в семье было несколько изолированным. Как и повсеместно в России, в Вирятине существовало отдельное женское имущество. В первую очередь это было приданое невесты, не только обеспечивавшее ее необходимой одеждой, но и составлявшее один из источников ее доходов (доход от продажи шерсти с овцы, данной в приданое, от продажи приплода шел на ее личные нужды). Личной собственностью снохи были также имущество и денежные средства, полученные ею по наследству 13 . На свои средства сноха должна была удовлетворять все свои потребности и нужды своих детей, так как, по существовавшей традиции, из общесемейных средств, находившихся в ведении, главы семьи, на сноху, кроме питания и снабжения ее верхней одеждой и обувью, не тратилось ни копейки 14 . Ей выделяли лишь пай из общего семейного запаса шерсти и конопли. Все остальное: носильная одежда, и не только ее, но и детей, постель и даже такая мелочь, как мыло, - должна была приобретать она сама. В большинстве семей приданое дочери, в основной своей части изготовлялось также на «бабьи заработки». Из общесемейных средств справлялась лишь сама свадьба. Такой порядок был естественен, пока крестьянское хозяйство сохраняло натуральный, характер. С развитием же товарно-денежных отношений и с появлением новых потребностей эта традиция ложилась тяжелым бременем на плечи женщины, вынуждая ее к поиску различных сторонних заработков. Вирятинских женщин не могли уже удовлетворить заработки от таких мелких и, видимо, традиционных для села промыслов, как сбор на болоте моха и продажа его окрестным селам для конопачения срубов, сбор и продажа ягод и т. д. Большой размах приобрел промысел беления холстов, причем: некоторые семьи вели его в очень широких размерах. Промысел этот был чрезвычайно тяжел и вреден, среди вирятинских женщин было много больных ревматизмом и туберкулезом.

Заслуживает внимания право наследования овдовевшей снохи и положение ее в семье после смерти мужа. В тех случаях, когда вдова оставалась с детьми, пай покойного мужа переходил его семье и вдова продолжала обычно жить в мужниной семье. При общем семейном разделе ее выделяли на равных началах с братьями покойного мужа. Если же у вдовы к моменту раздела не было детей, то положение ее в семье становилось крайне тяжелым. Ей оставалось либо выйти вторично замуж, либо возвратиться в родительский дом. При уходе она могла взять свое личное имущество и одежду покойного мужа. В лучшем случае, если свекор хорошо относился к ней, то при вторичном ее замужестве он давал ей в приданое овцу.

Обращения женщин при возникавших конфликтах к земскому начальнику почти всегда кончались неудачей; как правило, подобные дела передавались на рассмотрение сельского схода, а тот неизменно решал их в пользу свекра. Характерный случай рассказывает Е. А. Дьяков. Его старшая сестра жила в доме мужа лет двенадцать; после смерти мужа, пока был жив мальчик, она продолжала жить в семье. Когда мальчик умер, свекор выгнал ее из дому. Она обращалась к старосте, тот заявил, что пай ей не полагается. Обратилась к земскому начальнику, который передал дело на рассмотрение общества. На сходе ей сказали: «Жениха себе ищи, а тебе ничего не полагается, у тебя нет никого» 15 .

Если у вдовы не было сыновей, а лишь незамужние дочери, ей полагался пай; однако все зависело от отношения к ней свекра, а случаи произвола были очень часты 16 . Н. Д. Дьякова (75 лет) рассказывает, что она осталась с девочкой. Свекор стал ее гнать тотчас же по получении известия о смерти сына, погибшего в русско-японскую войну. Она обратилась к волостному старшине, который посоветовал ей уйти на квартиру и подать на свекра в суд. Однако волостной суд передал дело на рассмотрение общества, а тот, как это исстари повелось, отказал. Лишь при вторичном разборе дела в волостном суде ей был выделен земельный надел на одну душу, лошадь и сенница 17 .

Вдовьи семейства, большей частью безлошадные и бескоровные, принужденные батрачить всю жизнь, были самыми бедняцкими в селе.

Все эти черты семейного строя и патриархальных нравов с наибольшей силой проявлялись и больше сохранялись в семьях, экономически сильных. В кулацких семьях, где вся жизнь подчинялась одной цели - умножению семейного богатства, семейные нравы были подчас крайне жестоки. Так, в семье кулака Кабанова женщин заставляли работать даже в праздничные дни. «Слепли мы за прядением и ткачеством» 18 ,- говорит жена Кабанова. В семьях, хозяйственно слабых, испытывавших постоянную нужду, традиционный порядок ослаблялся быстрее. В частности, менее замкнут был в этих семьях и женский быт; девушки и молодые замужние женщины в промежутки между работами в своем хозяйстве нанимались на поденщину к местным кулакам или к помещику на прополку и другие работы. У женщин, работавших по найму, развивалась большая самостоятельность, что сказывалось и на положении их в семье.

В 900-х годах во многих семьях молодые замужние женщины пользовались относительной свободой. Им не возбранялось и в отсутствие мужей, живших зимой на шахтах, ходить на «улицу» (на народные гулянья), участвовать в праздничных гуляньях. Есть сведения, что и на базар за покупками в эти годы ездила уже не только свекровь, но поочередно и снохи. Здесь же на базаре они брали заказы на беленье холстов, т. е. производили в какой-то мере самостоятельные хозяйственные операции.

К сожалению, мы не располагаем сколько-нибудь четкими сведениями о широте родственных, семейных связей в Вирятине и о характере их проявления. Местные старожилы утверждают лишь, что связи эти раньше были значительно шире и крепче. Так, например, на свадьбу приглашались даже троюродные. Многое, однако, зависело от числа родственников: чем уже был их круг, тем крепче были родственные связи. Но считаться с двоюродным родством, как правило, было обязательным.

Среди родственников, главным образом близких, широко практиковалась взаимопомощь, преимущественно трудовая, особенно в исключительных случаях. Так, после пожара помогали отстраивать избу; пала скотина - приходили на помощь своим рабочим скотом; не хватало до нового урожая хлеба - ссужали заимообразно хлебом и т. п. Однако в тех случаях, когда требовалась длительная и систематическая помощь, с родственником, как и с посторонним человеком, заключались чисто деловые сделки 19 .

В трудовой помощи принимали участие ближайшие соседи, но вообще соседские связи были выражены в Вирятине слабо; в частности, никакого участия не принимали соседи в семейных празднествах. Даже в похоронах, как правило, участвовали только родственники.

3. Семейная обрядность

Брак и свадебная обрядность. - Роль народного календаря в быту семьи.-Роды и родильные обряды.-Крестины.-Уход за младенцем.- Воспитание детей.- Похоронные обряды и поминовение умерших

Характер брачных отношений в огромной степени был обусловлен внутренним строем патриархальной крестьянской семьи.

Браки, как обычно в русской деревне, заключались в возрасте 17-18 лет для женщин и 18-19 лет для мужчин. Выйти замуж девушке за пожилого мужчину считалось позором. Большая разница в возрасте допускалась только при вторичном замужестве овдовевшей женщины, выходившей обычно за вдовца с детьми («на детей», как было принято говорить). Невесту брали, как правило, из своего села или из ближайшей округи.

Нынешнее старшее поколение, женившееся и выходившее замуж в 80-90-х годах XIX в., утверждает, что браки обычно заключались по выбору родителей: с чувствами молодых людей тогда почти не считались. На этой почве разыгрывалось немало жизненных трагедий. Так, одна из пожилых колхозниц рассказывает, что у нее был жених, которого она очень любила. Она ходила с ним на «улицу», и он «к крыльцу подходил» (местный обычай ухаживания за девушкой). Молодые люди договорились, что как только он вернется с рудника, то пришлет за ней сватов. В его отсутствие, однако, посватался другой жених, очень понравившийся отцу как хороший работник, и отец решил отдать дочь за него. «Я кричала- не хотела замуж идти. Жених мой с рудника мне письма слал, а я была неграмотная, отвечать ему не могла. Плакала по нем - река протекла, но все же отец настоял на своем» 20 . Подобных примеров можно привести много, они типичны для того времени. Как вспоминают старики, бывали и такие случаи, когда молодые люди впервые знакомились друг с другом под венцом 21 .

При заключении браков в первую очередь учитывалось состояние хозяйства, а также личные качества жениха и невесты как работников. Нередко о невесте и женихе судили по родителям: «Яблоко от яблони недалеко падает». В 900-х годах браки стали чаще заключаться по взаимной склонности молодых людей, и в этом, быть может, сказалось новое в облике мужской молодежи, сумевшей добиться некоторой самостоятельности. Чрезвычайно характерно в этом отношении свидетельство Г. II. Дьякова, в прошлом шахтера-сезонника: «Я женился - отца не спрашивался. Сам за себя усватал (1908 г.), приехал с шахт, сказал отцу: «Ну иди, по обычаю запивать». Отец был рад-доволен. До этого вперед годом отец хотел меня женить, но я самостоятельно себя поставил. Наши братья и сестры сходились по своему согласию, не под игом отца» 22 . То же подтверждается и свидетельствами других крестьян.

Характерно, что в те же годы в кулацкой среде семейные нравы были значительно строже. Семьи жили более замкнуто. Девушек неохотно пускали по праздникам на «улицу», так как боялись возникновения невыгодных для семьи связей между молодыми людьми. Отсюда характерное явление - породнение кулацких семейств. Местные кулаки - Кабановы, Слепцовы, Ждановы, Макаровы, Стародубовы - находились в тесном семейном родстве, что, несомненно, усиливало общественные и экономические позиции кулацкой верхушки села.

Свадебный обряд в Вирятине в последней четверти XIX в., как об этом можно судить по воспоминаниям стариков, сохранял еще многие характерные черты традиционного южновеликорусского обряда, но уже значительно изменился и разрушался; смысл отдельных моментов был забыт, многие части выпали.

Задумав женить сына и выбрав ему невесту, родители посылали обычно кого-нибудь из ближайших родственников (чаще всего старшего сына с женой или дочь с зятем) к родителям невесты, чтобы выяснить, согласны ли они отдать свою дочь. В случае согласия родители невесты говорили: «Пусть приходят свататься, договориться, что нужно невесте купить на посад» (т. е. при сидении невесты во время свадьбы).

Спустя несколько дней в доме невесты устраивали так называемый «малый запой». Приходили родители жениха с кем-нибудь из ближайших родственников, приносили вино (водку) и закуску. Со стороны невесты присутствовала также лишь ее ближайшая родня: сама невеста к гостям не выходила. Договаривались о денежной сумме, которую дает жених (часть ее тратилась невестой на одежду жениху), и о количестве справляемых им нарядов невесте: полагались сарафан, рубаха, ботинки, платок шелковый «на посад» и, как правило, шуба.

Следует отметить, что размер приданого невесты специально не оговаривался, что было столь характерно, например, для северновеликорусского свадебного обряда 23 . Договаривались также о числе гостей с той и другой стороны и о дне самой свадьбы. Во время запоя пели песни, плясали. В старину, как утверждают старики, гулянье длилось иногда по нескольку дней.

Предсвадебный период редко бывал длительным. Тотчас же после «малого запоя» родители жениха и невесты отправлялись на базар в Со-сновку и там сообща делали необходимые для свадьбы закупки (главным образом покупался материал на «посадную» одежду). Затем женихова родня угощала в сосновском трактире родственников невесты, принимавших участие в закупках.

В доме невесты потом до самой свадьбы почти ежедневно собирались подружки, помогая готовить приданое. Еще в 900-х годах в Вирятине держался обычай так называемого «кроения», при котором жених угощал женщин, собравшихся у невесты для кроения и шитья свадебных нарядов.

Однако в эти годы, по меткому выражению Е. А. Дьякова, обычай этот был уже «только слава» (т. е. сохранился как пережиток), так как приданое не только у зажиточных крестьян, но даже в обычных середняцких семьях шили белошвейки.

После просватанья жених, как правило, не видел невесты до «большого запоя». «Большой запой» происходил в доме невзсты недели за две до свадьбы. На него приглашалась родня жениха и невесты (если родственников было много, то ограничивались двоюродным родством). К этому дню ведрами закупалось вино, готовилось обильное угощение, обычно стола на три-четыре, смотря по количеству гостей, что сплошь и рядом было разорительным для малосостоятельных семей. За передний стол сажали родителей невесты, ее крестных и старших по возрасту родственников. Жениха с невестой усаживали за второй стол, тут же садились ближайшие подружки и товарищи. За третьим и четвертым столами рассаживалась прочая родня и дети.

«Обед» начинался с молитвы «с уговором, чтобы все было хорошо и молодые ладили между собой». Женихова родня угощала невестину: отец жениха за передним столом подносил водку, мать жениха за тем же столом подавала угощение. Затем невестина родня угощала женихову. Гульба с пением и пляской продолжалась в течение всего дня.

Накануне свадьбы в доме невесты собирались две-три ближайшие подружки и оставались у нее ночевать. Они помогали укладывать сундук. В этот же вечер обычно шилась так называемая «чудная рубаха» (маленькие рубашка, штаны, пояс и чулки, точно воспроизводящие мужскую одежду), фигурировавшая во время продажи «постели» невесты. Тогда же убирался бумажными лентами веник. Смысл этого обряда в настоящее время совершенно забыт 24 . Во время перевозки постели веник этот, по сообщению одних стариков, прикрепляли к дуге лошади; по рассказу других - один из родственников жениха («дружко»), перевязанный через плечо полотенцем, усаживался с веником в руках на сундук молодой и размахивал веником во все время пути.

В этот же вечер подружка заплетала невесте косу, вплетая в нее ленту, которую в день свадьбы невеста дарила своей ближайшей подружке. Нынешнее старшее поколение не помнит, чтобы при этом исполнялись какие-либо причеты. Видимо, от девишника в Вирятине уже в 80-90-х годах оставались лишь слабые следы. Однако самый термин «девишник» старым людям известен.

У жениха в этот вечер также собиралось гулянье: к нему шла молодежь - родственники и подружки невесты. Жених угощал их; гуляли с гармонью, с песнями и плясками. Собственно свадьба продолжалась в Вирятине не менее трех дней, а в старину и до пяти-шести дней.

В день свадьбы рано утром невеста шла с подружкой в баню. Если она была сиротой, то после бани шла на погост и там (по словам старух) «кричала матери своей родной», т. е. причитала на могиле матери.

Под венец невеста убиралась сама, подружка только расплетала ей косу, невеста дарила ей ленту, обе заливались при этом обильными слезами. По воспоминаниям старух и по преданиям, слышанным ими еще от бабушек и относящимся таким образом, примерно, к 40-50-м годам XIX в., невеста во время расплетания косы выла и причитала, причем приглашались иногда и специалистки по причетам 25 . После того как невеста была убрана, родители и крестные отец с матерью благословляли ее иконой и усаживали вместе с подружкой за стол.

В доме жениха в это время шли приготовления к его отъезду за невестой. Жених одевался сам. Отец дарил ему двугривенный, и он «забувал его» (вкладывал в сапог) на разживу. Перед отъездом родители благословляли жениха иконой Спасителя. Жених выезжал из дома в сопровождении дружка и свахи, к которым теперь переходила главная роль в свадебном церемониале и в шествии поезжан 26 . Первому встречному подносили два стакана водки.

По приезде жениха в дом невесты разыгрывалась (понимавшаяся уже как шутка) сцена выкупа места подле невесты. Выкупал дружко, продавал невесту младший брат. Дружко с кнутом в руках вставал у стола, наливал в стакан вино и клал деньги (копеек двадцать). Мальчишка, поторговавшись с дружком, выпивал вино, схватывал деньги и выскакивал из-за стола, дружко старался при этом ударить его своим кнутом. После этого жених занимал место подле невесты. До венца жениху и невесте есть не полагалось. Выводил их из-за стола, чтобы ехать в церковь, либо - священник, если его приглашали на дом, либо дружко. У жениха и невесты на средних пальцах правых рук были подвязаны платки; священник через стихарь брался за эти платки и выводил жениха и невесту из-за стола. Так же (если священника не было) поступал и дружко.

Венчались обычно, как исстари повелось, в Михайловдень (8 ноября был престольный праздник в Вирятине) и на «Красную горку» (первое воскресенье после пасхи) 27 . В эти дни в церкви набиралось до двух-трех десятков брачущихся пар; венчали в первую очередь тех, кто платил за венцы; бедные пары зачастую просиживали в церкви в ожидании своей очереди до глубокого вечера.

После венчания тут же в церкви сваха с одной стороны и подружка - с другой заплетали невесте волосы в две косы и надевали кичку; существовала примета - если одна коса оказывалась короче другой, значит молодая вскоре овдовеет. С конца 90-х годов XIX в. волосы стали заплетать в чуб и надевать шелковую с кружевами наколку (сколку). При выходе из церкви на голову невесты нахлобучивали (т. е. надвигали низко на лоб) платок.

Свадебный поезд направлялся к дому невесты, где молодых встречали в воротах родители с хлебом и солью. При входе в избу молодых ставили за передний стол и поздравляли «с законным браком», а потом усаживали за второй стол «на угощенье». За передний стол усаживались дружко, сваха и женихова родня (родители молодого не присутствовали). Угощение расставляли на трех-четырех столах; подавались традиционные для Вирятина праздничные блюда: щи, сухое мясо, рыба, холодец, блинчики, оладьи и т. п. и обязательно водка. На вирятинской свадьбе не было специальной обрядовой пищи. За столом пели песни, подвыпившие и расходившиеся гости пускались в пляс.

При отъезде в дом молодого невестина сторона продавала дружку и свахе постель, при этом подружки невесты вытаскивали «чудною рубаху». За каждую неточность в изготовлении этих вещей дружко и сваха сбавляли цену за «постель». Деньги, вырученные от «продажи» постели, подружки брали себе, ими обычно потом «золотили» молодых. Дружко и сваха забирали постель молодой и везли ее в дом молодого. За ними двигался с песнями и плясками свадебный поезд, впереди обычно кто-либо из родственников жениха нес курицу. Ее давали невесте в приданое «для разживы».

По приезде в дом молодого их встречали в воротах родители с хлебом и солью. Как и в доме невесты, молодых ставили за передний стол и поздравляли. Потом дружко выводил молодых за второй стол на так называемую «постоянную беседу». До середины 80-х годов в Вирятице держался старый обычай увода молодых под «торпище» (полость из поскони для насыпки зерна при перевозке на телеге), т. е. сажали их отдельно за занавеской 28 . Отсюда к концу свадебного пиршества их выводили на «золочение». Обычай этот заключался в следующем. Старики с первого стола пересаживались за стол молодых, молодые становились у края стола. Первыми «золотили» родители жениха; молодой подавал стакан водки отцу, молодая - свекрови; те пили, а молодые низко склоняли перед ними головы; родители клали в стакан деньги. Затем подходили крестные отец и мать, за ними родители молодой, ее крестные и так, пара за парой, подходили все гости. Сопровождалось все это шутками: «Не хорошо вино», «Горько» и т. п. Золочение продолжалось не менее двух часов. После золочения усаживались за ужин, после чего дружко и сваха отводили молодых на постель - обычай, изжитый в Вирятине уже в первое десятилетие XX в. Там молодая разувала мужа и вынимала у него из сапога положенные деньги.

На другое утро дружко и сваха подымали молодых. В доме в этот день пекли блины, которыми угощали молодых. Вновь собирались гости. Молодые и поезжане шли приглашать родителей невесты, в доме которых вновь устраивалась гульба. Потом переходили в дом молодого, где к вечеру молодых опять «золотили».

Так же справляли и третий день свадьбы. В этот день вечером «раскрывали» молодую. До середины 80-х годов невеста все три дня сидела за занавеской, к гостям ее выводили с наброшенным на голову «посадным» шелковым платком. Позже молодая в доме платка уже не носила, поэтому перед раскрытием на нее платок набрасывали. Молодые склоняли головы; в это время били горшки; свекровь скидывала с молодой платок, надевала его на себя и пускалась в пляс под звуки заигравшей в этот момент гармоники. После раскрытия молодая могла уже плясать и веселиться вместе с гостями. По воспоминаниям стариков, в тот же день разыгрывалось принявшее уже шуточный характер испытание умения и ловкости молодой: приносили мялку и заставляли молодую мять коноплю; при этом она моченцами била гостей по головам; давали ей веник, который, как упоминалось, делали ко дню свадьбы, и заставляли мести, бросая под ноги деньги, и т. д.

Элементы магии сохранялись в обряде вирятинской свадьбы очень незначительно. К ним относились набрасывание на голову невесты большого платка, подношение первому встречному, при выезде жениха из дому, двух стаканов водки; встреча молодых родителями с хлебом и солью, вкладывание в сапог жениха денег. До наших дней бытует в Вирятине один из очень древних обычаев - приношение курицы: при переезде молодых в дом мужа впереди свадебного поезда несут курицу, с которой пляшут, перекидывая ее от одного к другому.

Специальные свадебные песни, связанные с отдельными моментами обряда, в Вирятине почти полностью забылись уже в 80-90-х годах XIX в. На свадьбе исполнялись обычные песни и частушки. Видимо, очень рано исчезли и причеты. В какой-то мере это объясняется общей слабой песенной традицией Вирятина (в других местах южновеликорусский обряд богато насыщен свадебной поэзией). Замена свадебных песен сбщими всегда происходила вместе с разрушением обряда.

При сопоставлении свадеб, игравшихся в разные годы 29 , в свадебном, обряде можно проследить ряд изменений. Обряд сокращался и упрощался. Сокращались сроки празднования. Так, если в 80-х годах собственно свадьба праздновалась от четырех и до шести дней, то в 900-х годах, как правило, не больше трех. Значительно сократился и подготовительный период, который в старину бывал длительным: в 80-х годах, например,на сватовстве гуляли по нескольку дней.

В ряде случаев стали опускать отдельные моменты традиционного обряда: вместо малого и большого запоев ограничивались одним малым; некоторые устраивали большой запой вместе со свадьбой, чтобы сократить расходы. Инициативу в этом отношении проявляла молодежь, в первую очередь - побывавшая на шахтах. Г. П. Дьяков, сообщая подробности своей свадьбы (1908 г.), говорит: «У нас был маленький запойчик. Большого запоя я не позволил, не нужен был. Которые побогаче были, гулять хотели, устраивали большой запой, но я считал лишним» 30 . Это свидетельство чрезвычайно характерно: именно после революции 1905-1907 гг. стали изживаться обычаи, шедшие вразрез с новыми понятиями и представлениями брачущейся молодежи; например, был совершенно изжит обычай укладывания и бужения молодых дружком и свахой, широко распространенный еще в начале 900-х годов 31 .

Изменились и роли действующих лиц свадебного церемониала; в частности, значительно активизировалась роль жениха. До начала 900-х годов немыслимо было, чтобы вместе с родителями ходил свататься сам жених; позже это стало почти обычным. С этой точки зрения чрезвычайно характерна история женитьбы Егора Алексеевича Дьякова. Вернувшись весной 1911 г. с рудника, Е. А. не смог найти в своем селе подходящей невесты, так как лучшие девушки повыходили замуж в осеннем свадебном сезоне. Одна из родственниц порекомендовала ему девушку из соседнего села Грязное. В сопровождении старшей сестры Егор Алексеевич сам поехал знакомиться с невестой. Она ему очень понравилась и внешностью и «разговором» (т. е. своим развитием). Е. А. Дьяков принимал активное участие и во всем дальнейшем свадебном ритуале: ездил вместе с родителями на «малый запой», там сидел рядом с невестой, оживленно разговаривая с ней о предстоящей свадьбе, а потом не раз навещал невесту. Все это уже новое, в значительной мере шедшее вразрез с привычным, общепринятым и указывающее на преодоление вирятинской молодежью ряда не только обрядовых, но и более глубоких по своему значению бытовых традиций,- обнаруживает некоторую самостоятельность молодежи в вопросах брака.

Следует отметить, однако, что традиционное отношение к браку как к хозяйственно-экономическому акту оставалось прежним и продолжало оказывать влияние на выбор невесты.

На семейный крестьянский уклад большое влияние оказывала религиозная идеология, поддерживавшая патриархальные устои. Чередование работ, характер времяпровождения на досуге, формы питания определялись датами церковного календаря, сочетавшегося, как и везде в русской крестьянской среде, с элементами древней аграрной обрядности. О народном календаре, имевшем в жизни крестьян большое значение, ховорится также в следующей главе. Здесь мы остановимся лишь на характере проведения праздников в семье.

Дня за три до праздника (особенно «годового» 32) начиналась большая уборка: мыли потолки, стены, полы, белили печи; накануне праздника обязательно все члены семьи мылись в бане; приготовлялась праздничная еда, часть продуктов для которой предварительно закупалась на базаре. Для Вирятина характерно отсутствие специальной обрядовой пищи; исключение составляло печенье блинов на масляницу и в дни поминовения умерших, выпечка «сорок» (9 марта, в день 40 мучеников), приготовление пасхального кулича с запеченным в нем творогом, крашение яиц на пасху и троицу. В любой же церковный и семейный праздник готовили одни и те же блюда: щи с мясом, так называемое сухое, т. е. вареное мясо (говядину, баранину, реже курятину), рыбу, студень, блинчики, оладьи. В праздники, предварявшиеся длительным постом (рождество, пасха), семья разговлялась рано утром, тотчас же по приходе из церкви. «Рождественское полагалось рано завтракать»,- говорит К. Г. Дьякова. Праздничный стол начинался обычно с водки, которую подносил всем глава семьи. После праздничного обеда пожилые ложились отдохнуть, летом садились на завалинку, молодые пары уходили в гости к тестю и теще, молодежь шла на «улицу» (народное гулянье), которая собиралась по особо торжественным праздникам и днем и вечером (часов до 11-12 ночи). По вечерам накануне праздников, в воскресные дни и в самые праздники не работали.

Годовой праздник справлялся не менее двух дней, святки - почти две недели, и не менее одной недели - пасха. Таким образом, в семейном быту праздники занимали существенное место.

Большое значение для хозяйства и бытового уклада семьи имели посты. Строго блюлись не только большие посты (великий пост, филипповский, петровки, успенский), но и еженедельные - по средам и пятницам (всего насчитывалось в году более двухсот постных дней). Соблюдение постов определяло режим питания семьи и в значительной мере воздействовало на его общий характер, резко снижая и без того скудный уровень. В посты ели кашу пшенную с квасом, картошку с солью, горох прихлебывали квасом. Соблюдение постов простиралось и на детей: как свидетельствуют старожилы, «не только в большие посты, но и в среду и пятницу малым детям, бывало, ложки молока не дадут» 33 . Особенно тяжелы были петровский и успенский посты, падавшие на время горячих полевых работ; не случайно после Октябрьской революции в первую очередь стали нарушаться именно эти посты.

Религиозная идеология наложила отпечаток и на другие стороны семейного быта, особенно на связанные с важнейшими моментами в жизни человека - рождением и смертью.

Целый комплекс обычаев связан с рождением ребенка. Детей в виря-тинских семьях рождалось много, аборты считались «грехом». Крестьяне более радовались появлению на свет мальчика, которому полагался в случае передела общинных земель свой надел. Однако в дальнейшем родительские чувства брали свое, и особого различия в отношении к мальчикам и девочкам не делалось.

Роды происходили в бане, на полке, на разостланной и покрытой постилкой соломе, а если случалось в избе - то на полу, на каком-нибудь старом тряпье. Самое удаление роженицы из дому было вызвано не только теснотой и многолюдностью в помещении, но и исстари державшимся представленном о необходимости оберегать роженицу и особенно младенца от чужого взгляда, от «сглаза». Только значительно позже (в 900-х годах) женщины стали рожать в избе в более гигиенических условиях, на кровати, застланной дерюжкой. Рожали с повитухой (бабкой). Бабка играла роль не только акушерки: в отношении к ней роженицы и окружающих сквозят более старые представления. На это указывает соблюдение некоторых весьма древних обычаев. Так, перед тем как перевести роженицу в дом (дня через три-четыре после родов) «размывались руки» - роженица лила на руки бабке воду и в той же воде умывала свои, после чего одаривала бабку полотном 34 . Бабка играла почетную роль и в обряде «крестьбин», или «родин», устраиваемых обычно на другой день после родов.

Крестили ребенка в церкви; в церковь ребенка несла бабка, а из церкви кума-восприемница. По приходе из церкви устраивали обед, готовились праздничные блюда: блинчики, студень, мясо и обязательно водка, с которой начинался обед. Обязательно приносили угощение и родственники. За столом на почетном месте (в переднем углу) усаживали кума и куму, рядом с кумом - отца роженицы, подле него свекра, рядом с кумой - мать роженицы и подло нее - бабку (по некоторым сообщениям, бабка вместе со свекровью подавала на стол). Гульба продолжалась два-три часа. К концу обеда вносили младенца, и бабка ставила на стол две тарелки: на одну клали деньги бабке, на другую - новорожденному. Это называлось «класть на зубок».

После родов женщина обычно на третий день уже вставала и принималась за хозяйство. «После родов лежать долго не приходилось, на третий день уже, бывало, встаешь, к печи становишься, и чугуны подымаешь, и поросят кормишь»,- говорит Т. Е. Кабанова 35 .

Лежал ребенок в «зыбке», дно и бока которой были сделаны из лубка. Зыбка подвешивалась за веревки к крюку потолочины, завешивалась пологом. На дно зыбки клали солому (а не матрасик, чтобы чаще менять) и покрывали дерюжкой. Под голову ребенку клали подушечку. В 900-х годах лубяная зыбка стала постепенно выходить из обихода, с 1910 г. их перестали продавать на базаре. В употребление стали входить дощатые зыбки, с дном, плетенным из веревок. Бока такой зыбки делались с выемом, чтобы матери удобнее было кормить ребенка. В более зажиточных семьях употреблялись «пяльчатые» зыбки; их делали из четырех точеных деревянных палок, скрепленных в виде рамы, с дном, натянутым из полотна. Такая зыбка была занесена в Вирятино из Сосновки, где она появилась в 1870-1880 гг. Ее распространению способствовали частые случаи браков между жителями обоих сел, особенно - зажиточной верхушки Вирятина.

Кормили ребенка грудью до одного-полутора лет, а потом приучали к общему столу. В начале прикармливали жиденькой пшенной кашей на молоке, а «как зубок пойдет, вместе со всеми ест и борщок, и кашу, и картошку» 36 . Употребляли соски «хлебные» и «кашные»: завернутый в тряпочку пережеванный с сахаром хлеб или пшенная каша.

Из-за антигигиенических условий жизни смертность детей была очень велика. Любое инфекционное заболевание (скарлатина, корь, дифтерит, дизентерия) разрасталось в эпидемию. Особенно много умирало детей в раннем младенчестве. Это в значительной мере объяснялось тем, что младенцев, как правило, лечили у местных знахарок и бабок. Причиной любого заболевания считался «сглаз»: ребенка несли к бабке, и та трижды вспрыскивала его с уголька. Если ребенок много кричал, его лечили от «крика»: на заре носили под курятник и трижды произносили заговор: «Заря-зарница, красная девица, как ты стихаешь, как ты умолкаешь, так утихни, умолкни раб божий» (имя) и т. д.

Самые условия воспитания ребенка были трудны. В летнюю страдную пору ребенка вместе с зыбкой брали в поле или оставляли дома, под присмотром старой бабки, или девочки постарше, а иногда совсем одного. «Придешь, бывало, с поля, - рассказывает Т. Е. Кабанова, - а он наплачется, мокрый весь, мухи облепят всю соску» 37 . В семьях, где было много детей, наблюдение за ними возлагалось обычно на одну из женщин семьи, отличавшуюся спокойным и справедливым характером, не делавшей различия между своим и чужим ребенком. Дети ее побаивались и слушались.

Детей воспитывали в строгости, требовали от них безусловного послушания: «Раз сказал - и все». Родители проявляли большую заботу о детях, но особо душевной близости между ними и детьми не было, так же как и между братьями и сестрами. Е. А. Дьяков, вспоминая свои юношеские годы, рассказывает, как заботилась о нем мать, но подчеркивает, что своими переживаниями он ни с ней, ни с братьями не делился: не было принято. Большая близость бывала между матерью и дочерьми; она сохранялась и после их замужества. Помимо естественных чувств, здесь сказывалось положение женщины. Вступая в новую семью, она всегда оставалась в ней в какой-то мере чужаком и во всех трудностях жизни обращалась за советом и помощью к своим родителям, особенно к матери.

С раннего детства детей приобщали к тяжелому крестьянскому труду. Девочку с малолетства приучали прясть, мальчик с семи-восьми лет начинал помогать отцу, выезжая с ним в поле (там бегал за водой, за дровами); в восемь-девять лет его уже отдавали в подпаски, а лет с тринадцати мальчик начинал помогать отцу во всех работах. Собственно, детства ребята не знали.

Об учебе детей особенно не заботились. «Мальчики учились, но их не принуждали к ученью: хошь - учись, хошь - нет»,- вспоминает У. И. Калмыкова 38 . Но если для мальчика с начала 900-х годов все же считалось необходимым пройти хотя бы два класса сельской или приходской школы, то на девочек в этом отношении не обращали внимания. «Девке на военную службу не идти, а прясть и ткать может и так»,- таково было обывательское мнение села.

Из семейной обрядности чрезвычайно стойкими были в Вирятине также обряды, связанные с погребением мертвых. Похороны были церковные,но в них сохранились многие архаические черты. Умершего омывали старухи (и мужчину, и женщину). Старых людей хоронили обязательна «в свойском», молодых, как это стало обычным с конца XIX в.,- в одежде из покупного материала; старух хоронили в поневах - обычай, державшийся еще и в первые годы советской власти. Одежда «на смерть» подготовлялась каждым при его жизни. Если умирала девушка или парень, им на голову и грудь клали бумажные цветы.

Покойника клали в передний угол на скамьях, головой к иконам. Скамьи застилали дерюжкой и сверх нее холстиной. Накрывали старика покойника «свойским» холстом, молодого - миткалем. Всю ночь над покойником старые люди или монашки читали псалтырь. Лежал покойник в доме более суток. Если хоронили с обедней, то выносили в церковь утром, а если без обедни - к вечеру прямо на кладбище. Часа за два перед выносом покойника клали в гроб. Внутри гроба постилалась холстина. Делали гроб и копали могилу родственники. На выносе обязательно присутствовал священник.

После краткой панихиды гроб выносили на полотенцах. За воротами гроб устанавливали на скамейку, и священник служил краткую литию. Родственники и соседи, те, кто не шли на кладбище, прощались с покойником. На кладбище обычно ходили лишь самые близкие родственники. Женщины «кричали» (причитали) по покойнику. Гроб несли открытым на руках; если было трудно, ставили его на телегу. По дороге к церкви (или к кладбищу) процессия несколько раз останавливалась, и священник служил литию. У могилы священник служил панихиду. Родственники прощались с умершим, гроб забивали и опускали в могилу, каждый при этом бросал горсть земли. На могиле обязательно ставили крест, после чего еще раз служили панихиду.

По возвращении домой устраивались поминки. Сначала угощали священника, а после его ухода за стол усаживали всех собравшихся. Гостей набиралось на два-три стола. За первый стол усаживали тех, кто был ближе по родству. Поминки начинались с вина, а затем шли обычные щи, сухое мясо, блинчики, оладьи, молочная лапша (крутая), в заключение подавалась молочная пшенная каша (в пост - каша с конопляным маслом). По окончании еды молились и, пропев «вечную память» и «со святыми упокой», расходились по домам.

На девятый, двадцатый и сороковой день поминали умершего. Сначала читали псалтырь, после чего устраивали ужин. Поминали всю ночь до утра. В сороковой день ходили на кладбище. Отмечали также полгода и годовщину смерти. На этом поминки кончались.

Умерших поминали и в «помянущие» (т. е. в специально установленные церковью) дни 39 . Поминали умерших в Вирятине следующим образом: накануне, т. е. в пятницу вечером, каждая семья посылала одного своего члена (старушку или девочку) с поминальной запиской и специально выпеченным пирогом в церковь на общую панихиду. На другое утро справлялись «поминки»: пекли блины, и одна из женщин или девочка несла их в церковь. Отстояв панихиду, присутствовавшие в церкви отправлялись на кладбище, и там каждый на могиле своего родственника расстилал полотенце и клал блины. Священник с причтом обходил весь погост. Блины (и небольшое денежное вознаграждение) отдавались церковному причту, часть блинов крошили на могилах, остальными родственницы тут же на кладбище менялись между собой. Дома каждый из членов семьи обязательно съедал по кусочку от принесенных с кладбища блинов, приобщаясь таким образом к поминовению умерших. Некоторые детали этого общественного поминовения покойников («родителей») указывают на ряд пережиточных моментов древнего культа предков. В этом отношении особенно интересны поминальные обычаи субботы перед масленой. Утром этого дня каждая хозяйка первый испеченный ею блин клала на полотенце или на блюдо под иконы - «для родителей». Когда начинали есть блины, то поминали «родителей»-всех родичей. Это переплетение христианских представлений о смерти, о загробной жизни, с еще более древними свидетельствует о необычайной живучести обрядовых традиций в отношении умерших.

Изложенный материал позволяет вскрыть глубокие процессы, происходившие в семейном быту крестьян села Вирятина до Великой Октябрьской революции. Несмотря на то, что скрепленный традициями и религиозными воззрениями застойный быт крестьянской семьи эволюционировал крайне медленно, уже в начале XX в. в Вирятине начинали появляться семьи, значительно отличавшиеся по своему культурному уровню от окружающих. Это были отнюдь не кулацкие семьи, которые хотя и отличались по уровню материальной жизни от общей крестьянской массы, но по культурному облику и формам быта не только не выделялись из общей среды, но, более того, были наиболее консервативны и отсталы. Формирование новых черт семейного быта стояло в непосредственной связи с прогрессивным влиянием города и промышленных центров, и потому наиболее передовыми в Вирятине были семьи крестьян-отходников.

Особенно выделялись в селе семьи братьев Нагорновых, по общему, отзыву вирятинцев оказавшие большое культурное воздействие на своих односельчан. По профессии это были столяры-краснодеревщики (отцы и деды их также занимались этим ремеслом), каждый год уходившие в крупные города: Москву, Ростов-на-Дону и др. Из семьи Нагорновых. вышли потом первые представители вирятинской интеллигенции.

Один из братьев, Василий Кузьмич Нагорнов, был человеком начитанным, выписывал сочинения Л. Н. Толстого, Н. А. Некрасова, получал газету. Он постоянно общался с односельчанами, у него бывали гости, с которыми он беседовал на политические темы. Эта черта была совершенно новой для Вирятина, где даже простое хождение в гости не было принято.

Семья Нагорновых жила на заработки от ремесла; имевшийся в хозяйстве надел земли на одну душу сдавали в аренду. Лошадь держали только для подвозки дров и корма домашней скотине. В этой семье не пряли, и. молодое поколение одевалось по-городскому.

Вся домашняя жизнь Нагорновых была поставлена на городской лад. Эта находило выражение во внутреннем убранстве дома, в пище, одежде. Совсем городской вид имела горница в этом доме: стол был всегда покрыт скатертью, подле стола стояло мягкое кресло, на котором любил сидеть, за чтением хозяин дома; кроме неподвижных лавок, имелись стулья, в углу стоял платяной шкаф, на окнах висели занавески; стены были украшены не аляповатыми лубочными картинками, как было принято в богатых семьях села, а картинами, писанными масляными красками и в остекленных рамах.

По сравнению с окружающим иной характер носило и питание семьи. Городские вкусы хозяев проявлялись в чаепитии, употреблении мяса не только в вареном (как это принято в Вирятине и до сих пор), но и в жареном и тушеном виде. Новшеством для села были пироги, выпекавшиеся в этом доме: они были с начинкой (с рисом, яйцами, изюмом и пр.), чего вирятинцы не делали. Пища для маленьких детей готовилась особая, и даже в посты, когда вся семья строго постилась, для детей готовили молочные блюда. В этом сказывался уже некоторый отход от соблюдения религиозных традиций, что не мешало, однако, женщинам этой семьи придерживаться многих суеверий и предрассудков. Того же культурного уровня была семья и второго брата - Андрея Кузьмича Нагорнова.

К числу семей, значительно выделявшихся некоторыми чертами своего быта, принадлежали также отдельные семьи шахтеров-отходников. Такова была, например, семья Даниила Макаровича Жданова. На шахты он стал ходить с четырнадцати лет. Он был большим любителем чтения и, возвращаясь с рудников, всегда привозил в село книги. У него имелась и политическая литература, в том числе и некоторые работы В. И. Ленина (к сожалению, не удалось установить названий этих работ). Все свободное время, к большому негодованию своей жены, Жданов отдавал чтению. Он был атеистом, и сыну, родившемуся в 1918 г., дал имя Лев - в честь Л. Н. Толстого. Однако личные воззрения Жданова мало влияли на домашний быт семьи.

Коренная ломка семейных устоев, выработка новых форм домашнего быта, подъем общего культурного уровня вирятинских семей произошли, лишь после победы Великой Октябрьской социалистической революции.

Примечания:

1 Архив ИЭ АН СССР, ф. РЭ, ТО - 1953, п. 245, стр. 6; ТО - 1954, п. 275, стр. 128.

2 Чрезвычайно показательна в этом отношении родословная зажиточной семьи Макаровых-Ионкиных, восстановленная М. И. Ждановой (урожденной Макаровой) по воспоминаниям ее бабушки, Анны Степановны, 1819 г. рождения, вошедшей в семью Макаровых в 1837 г. и в ее полном составе (пятеро женатых братьев, при стариках родителях) прожившей в ней до 1868-1869 г. (см. Архив ИЭ АН СССР, ф. РЭ, ТО - 1954, п.275, стр. 125-127); такова же родословная Г. П. Дьякова.

3 ГАТО, ф. 67, ед. хр. 29, л. 123, 124; ед. хр. 155, л. 187-189.

4 Архив ИЭ АН СССР, ф. РЭ, ТО - 1954, п. 275, стр. 12.

5 Даже при топке бани, когда вода требовалась в большом количестве, таскали воду женщины.

6 «Я возрастала - серб, серо, серб!»,- вспоминает о своем детстве У. И. Калмыкова. (Архив ИЭ АН СССР, ф. РЭ, ТО - 1954, п. 275, стр. 232.)

7 Как вспоминают старики, дед (глава семьи) держал в руках хворостину и ударял каждого провинившегося за громкий смех, разговоры и т. д.

8 Раздел о пище написан М. Н. Шмелевой.

9 Архив ИЭ АН СССР, ф. РЭ, ТО - 1953, п. 281, стр. 14

10 Архив ИЭ АН СССР, ф. РЭ, ТО - 1952, п. 245/1, стр. 109 и 113.

11 Там же, - 1954, п. 275, стр. 171, 231.

12 Материал об этом см. в папке «Дел по прошению крестьян о семейных разделах» за 1913 г. (по Моршанскому уезду), хранящейся в ГАТО.

13 Наиболее типичным и частым было получение наследства сиротами-детьми. По обычному праву вдова, вышедшая замуж вторично, теряла право на имущество покойного мужа (избу, дворовые постройки, скотину), которое продавалось, и вырученные деньги распределялись между сиротами-детьми до их совершеннолетия. Для этого сельское общество выбирало на сходе опекуна из родственников «посамостоятельней», а если такового не было, то и чужого опытного человека. Полученные по наследству деньги являлись личной собственностью девушки, и по выходе замуж она тратила их по собственному усмотрению. (Архив ИЭ АН СССР, ф. РЭ, ТО- 1954, п. 275, стр. 18-19.)

14 Того же порядка в основном придерживались и в кулацких семьях. Отсюда взаимоотношения между снохами и родителями мужа принимали в кулацкой среде зачастую особенно обостренный характер.

15 Архив ИЭ АН СССР, ф. РЭ, ТО - 1954, п. 254, стр. 24.

16 Как указывают женщины, одним из частых поводов к недружелюбию свекра бывал отказ снохи сожительствовать с ним.

17 Архив ИЭ АН СССР, ф. РЭ, ТО - 1954, п. 254, стр. 46.

18 Там же, ТО - 1953, п. 245/3, стр. 36.

19 Так, сестра Е.А.Дьякова вышла замуж в семью, где отец мужа был ему не родной. У отчима имелись собственные дети и положение пасынка было тяжелым; он жил почти на положении батрака. Тогда родители Е.А. посоветовали дочери и зяти перейти к ним и жить у них пока они не отстрояться и не обзаведутся собственным хозяйством. Совместная жизнь семьи протекала на следующих условиях. Питались вместе, но счет вели отдельный. Жили из расчета - один пуд зерна в месяц на человека. Со скотиной считались просто: с зятьева поля бралась солома и отдавалась в семью, так как они ели молоко от коровы, принадлежавшей родителям. У зятя земли было на две души. Лошади у него не было, убирала его землю семья. Это расценивалось примерно в 35-40 руб., но, поскольку зять с женой участвовали в полевых работах, считали и их работу. По зимам зять уходил на шахты, присылаемые деньги копились на постройку дома. Расходы на обувь, одежду, уплату налогов шли из заработка молодой пары.

20 Архив ИЭ АН СССР, ф. РЭ, ТО - 1954. п. 275, стр. 233, 235.

21 Е. С. Фомина рассказывает: «Ныне сами (жених и невеста договариваются), а меня просватали. Я кричала. Он меня не знает, и я его не знаю. Он был моложе меня на четыре года. Родители решили женить его, так как были престарелые и боялись, что помрут, а братья его не женят» (Архив ИЭ АН СССР. ф. РЭ, ТО - 1954, п. 275, стр. 199). О том же свидетельствует и С. С. Калмыков. В Вирятине до сих пор рассказывают о том, как на свадьбах подменяли невест. Такой случай произошел и с крестьянином Дьяковым, который лишь в церкви обнаружил, что ему подменили невесту. Но Дьяков не посмел отказаться от нее, боясь гнева родителей. Так и прожил он всю жизнь с «немилой» женой и бил ее смертным боем. (Архив ИЭ АН СССР. ф. РЭ, ТО - 1954, п. 254.)

22 Архив ИЭ АН СССР, ф. РЭ, ТО - 1954, п. 275, стр. 108.

23 См. «Материалы по свадьбе и семейно-родовому строю народов СССР». JI., 1926, стр. 36, 37. Наличие кладки со стороны жениха, в то время как приданое невесты специально не оговаривалось, характерно и для воронежского свадебного обряда, во всех других моментах близком к тамбовскому. (См. Архив ИЭ АН СССР, ф. РЭ, ТО - 1952, п. 236/1. Материалы, собранные в селе Старая Чигла Анненского района Воронежской области).

24 Некоторые старики утверждают, что веник делался для того, чтобы «вымести невесту из дома, чтобы ода назад не оглядывалась, хорошо ужилась в новом доме и не вернулась домой к отцу». На третий день свадьбы молодая должна была подмести этим веником пол в доме мужа.

25 Архив ИЭ АН СССР, ф. РЭ, ТО - 1954, п. 282, стр. 55. Это чрезвычайно любопытное и ценное по своей редкости свидетельство о существовании вопленниц в южнорусских районах.

26 Дружком и свахой бывали обычно крестные отец и мать жениха; если обоих или одного из них не было в живых, то по указанию женихова отца выбирался соответствующий человек, который в дальнейшем и руководил свадебным церемониалом.

27 По семейным преданиям, при крепостном праве свадьбу играли только в Михайлов день, т. е. раз в год. (Сообщение Е. А. Дьякова).

28 Е. С. Фомина, выходившая замуж в 1888 г., так рассказывает об этом: «Молодых (по приезде в дом свекра) посадили вперед за передний стол: дружко подносил по стакану. Потом жениха с невестой под торпище постановили (стол поставили и торпищем занавесили). Мы за торпищем семя грызли и гуторили. Все три дня мы под торпшцем сидели. Кругом все гуляли. Отсюда нас выводили к переднему столу золотить». Обычай отвода под торпище был характерен для свадебного обряда крепостной эпохи. (См. запись М. Н. Шмелевой от М. И. Ждановой, знавшей об этом со слов бабки, выходившей замуж в 1837 г.; Архив ИЭ АН СССР, ф. РЭ, ТО - 1954, п. 282, стр. 55.)

29 Мы основываемся на описаниях свадеб 1888,1904 и 1911 гг. (Архив ИЭ АН СССР, ф. РЭ, ТО - 1954, п. 275, стр. 199-202, 235-239 и 24-36.)

30 Архив ИЭ АН СССР, ф. РЭ, ТО - 1954, п. 275, стр. 110.

31 Обычай отвода молодых под торпище, потерявший свой первоначальный смысл, отпал еще раньше. Отпали также обычаи с мялкой, подметанием молодой пола и прочие, что считалось уже молодежью излишним.

32 К годовым праздникам относили в Вирятине рождество, Новый год, крещенье, масленицу, благовещенье, вербное воскресенье, пасху, вознесенье, троицу.

33 Архив ИЭ АН СССР, ф. РЭ, ТО - 1954, п. 275, стр. 97.

34 Интересно отметить, что обычай этот держался и в советское время, вплоть до коллективизации.

35 Архив ИЭ АН СССР, ф. РЭ, ТО - 1953, п. 246/3, стр. 30 и 46. Приходилось слышать, что в некоторых семьях, малочисленных по составу, где основное хозяйство вела свекровь, роженица до сорока дней не принималась за тяжелые домашние работы. (Архив ИЭ АН СССР, ф. РЭ, ТО - 1954, п. 275, стр. 38).

36 Архив ИЭ АН СССР, ф. РЭ ТО - 1953, п. 246/3, стр. 46.

37 Архив ИЭ АН СССР, ф. РЭ, ТО-1953, л. 246/3, стр. 47.

38 Там же, 1954, п. 275, стр. 231.

39 Таковыми были: дмитровская суббота, последняя суббота перед масленой; суббота на второй неделе великого поста; вторник на фоминой неделе («радуница») я суббота перед троицыным днем.

Были во многом связаны с убеждениями писателя, его жены и детей. Это отражалось на домашнем меню, распорядке дня и том, как хозяева усадьбы и их гости проводили свободное время. Портал «Культура.РФ» рассказывает о традициях и увлечениях семьи Толстых.

Церемонные обеды и тихие ужины

Илья Репин. Портрет Льва Толстого с женой (фрагмент). 1907. Российская национальная библиотека, Санкт-Петербург

В 1880-х годах Лев Толстой отказался от мяса и рыбы. Вскоре его примеру последовали и старшие дети. Основной едой для них были овощи, грибы, картофель, хлеб. Жена писателя Софья Берс была категорически против такого рациона и утверждала, что «не допустит до вегетарианства» младших детей до 12 лет.

Завтрак в Ясной Поляне подавали в час дня. Он состоял из блинов, яиц, разных каш. Летом на стол, конечно, ставили свежие фрукты и ягоды. Толстой с семьей не завтракал и спускался в столовую около двух часов пополудни. Ему подавали отдельно овсяную или гречневую кашу, яйцо всмятку, небольшой горшочек простокваши. Иногда писатель брал только чай с баранками и уходил к себе в кабинет.

Обед у Толстых обычно состоял из супа, овощей или молочных блюд. На десерт подавали фрукты или сладкую выпечку. Например, левашники - пирожки из сдобного теста с ягодной начинкой. Толстой обычно к обеду опаздывал и садился за стол ближе к концу трапезы.

«Обеда Лев Николаевич не любил. С обедом был связан церемониал: строгое распределение мест, чинное поведение, зажженные бронзовые канделябры на столе, торжественно прислуживающие лакеи в белых перчатках. Все это, а особенно лакеи, только мучило великодушного старца, напоминая ему о его привилегированном, «господском» положении».

Владимир Булгаков, последний секретарь Толстого

Совсем иначе писатель относился к семейным ужинам. По вечерам домочадцы и гости рассаживались кто где хотел, и даже свечи на столе зажигали не всегда - довольствовались светом ламп. Чаще всего пили чай с домашним вареньем, печеньем и медом.

Простая одежда: толстовка и темные платья

Михаил Нестеров. Портрет Льва Толстого у пруда (фрагмент). 1907. Государственный музей Л.Н. Толстого, Москва

Одежду Толстые предпочитали простую и скромную. Одним из любимых домашних нарядов писателя был «многофункциональный» парусиновый халат с отстегивающимися полами. В нем Толстой не только ходил по дому, иногда спал, а иногда и укрывался им, как одеялом. Позже он стал носить знаменитую толстовку - серую просторную блузу, похожую на крестьянскую рубашку. В пожилом возрасте Толстой отказался от обуви и ходил босиком даже в холода. При этом в свободное время он любил шить сапоги, а затем дарил их друзьям и родственникам.

Софья Толстая носила дома простые темные платья со скромной отделкой. Лишь по воскресеньям и праздникам она надевала белые наряды и дополняла их золотым браслетом.

Фортепиано в четыре руки и «суррогат музыки»

Музыку в семье Толстых любили все, она часто звучала на семейных вечерах, праздниках и званых ужинах. Сын писателя Сергей хорошо играл на фортепиано. Иногда садились за инструмент и Лев Толстой с супругой - играли в четыре руки. Глава семьи предпочитал «высокую», серьезную музыку - Моцарта, Шумана, Гайдна, Бетховена. Некоторые мелодии могли растрогать его до слез. Однажды, впечатлившись игрой пианиста Александра Гольденвейзера, Толстой воскликнул: «Вся эта цивилизация, - пускай она пропадет к чертовой матери, только... музыку жалко!..»

Был в Ясной Поляне и граммофон, но его Толстой называл «суррогатом музыки». Однако иногда все же слушал пластинки - например, украинский гопак на балалайке или вальс Штрауса «Весенние голоса».

Вечера с любимой книгой

Илья Репин. Лев Толстой на отдыхе в лесу (фрагмент). 1891. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Чтение вслух - еще одна семейная традиция Ясной Поляны. В доме была большая библиотека - около 23 тысяч книг на разных языках. По вечерам все собирались в большом зале, и Толстой читал вслух Александра Дюма, Пушкина , Гомера. Свои произведения, не считая некоторых рассказов из «Азбуки» , писатель детям не читал.

В семье очень любили роман Жюля Верна «Вокруг света за 80 дней». В то время он издавался без иллюстраций, и Толстой, чтобы порадовать детей, сам рисовал к книге картинки.

Городки, шахматы и «почтовый ящик»

Традиционной семейной игрой Толстых был «почтовый ящик». В специальную коробку все желающие - и члены семьи, и гости дома - всю неделю опускали свои записки: короткие рассказы, заметки, размышления, стихотворные экспромты. По воскресеньям Толстой открывал коробку и зачитывал все тексты вслух.

Также в семье очень любили шахматы . Секретарь писателя Валентин Булгаков писал: «Если находился партнер, Лев Николаевич садился после обеда сыграть партию в шахматы. Как и пасьянс, шахматы были средством отдыха от напряженной умственной работы» .

Весной, как только сходил снег и просыхала земля, в аллее яснополянского парка устраивали площадку для городков. Играли все: взрослые и дети, хозяева и гости. Лев Толстой, проходя мимо, обязательно сворачивал к площадке: иногда оставался, а иногда сбивал несколько фигур и шел дальше.

Домашний театр Ясной Поляны

Идея домашнего театра родилась в семье Толстых в один из длинных зимних вечеров. Сначала выбрали для постановки популярную тогда пьесу «Бабье лето», но молодежь она не вдохновила.

Тогда Софья Толстая предложила детям поставить пьесу «Власть тьмы», которую недавно написал их отец. К постановке готовились серьезно: много репетировали, продумывали костюмы и грим. 30 декабря 1884 года прошел первый спектакль домашнего театра Ясной Поляны. Зрители - родственники и гости, приглашенные к Новому году , - были в восторге, и увлечение домашними постановками надолго вошло в жизнь Толстых.

Спортивные увлечения

До глубокой старости Лев Толстой любил ездить на лошади . Почти каждый день перед обедом он отправлялся на верховую прогулку по окрестностям Ясной Поляны. Старший сын писателя вспоминал, что отцу особенно нравились безлюдные места с едва намеченными тропинками.

Когда в моду вошли велосипеды, Толстому было 67 лет. Однако он освоил и это средство передвижения. Сначала купил велосипед для себя , а вскоре приобщил к этому увлечению и дочерей: для них мужские модели пришлось переделывать в дамские. Велосипедные прогулки так же прочно вошли в повседневную жизнь Ясной Поляны, как и верховые.

Лев Толстой занимался и другими видами спорта - боксом, плаванием, фехтованием. Каждое утро, прежде чем сесть за работу, он делал гимнастику в своем кабинете. В Ясной Поляне построили теннисный корт - один из первых в России - и площадку для детей с гимнастическими снарядами.