Тайна отношений марины цветаевой и софии парнок. Брошенная Маяковским. Что скрывала родная сестра Лили Брик София парнок и лиля брик
«Созданы, развращены и эксплуатируются иудеями» , — писал об американской молодёжи знаменитый Генри Форд. Интересно, а какой была советская молодежь после захвата Российской империи иудобольшевиками?
Нынешние коммунисты и либералы об этом умалчивают...
Когда европейская интеллигенция осмысливала выводы З. Фрейда о «либидо», — то Бланк-Ленин с подельниками взяли выводы Фрейда на вооружение и в прикладном порядке попытались их применить — чтобы увести молодежь захваченной страны подальше от политики. Тем более, что основатель разрушительной марксистской технологии Ф. Энгельс уже давно рассуждал о необходимости разрушения и ликвидации семьи.
Можно подумать — что через полтора месяца после захвата Российской империи у большевиков не было больше проблем — чем уделить самое пристальное внимание развалу семьи, свободной любви, разврату — 16 декабря 1917 года ими был срочно принят декрет об освобождении женщины от семьи — «О расторжении брака», упростивший разводы до минутной формальности.
Поскольку после прихода к власти большевиков Уголовный кодекс Российской империи был отменен полностью с первых же дней захвата власти, то исчезло и преследование за гомосексуализм, и свобода понеслась во все дыры и щели .
Аналогом современного доктора Щеглова Льва Моисеевича в тот период — был специалист по всем видам секса, его соплеменник Жора Баткис, который с удовольствием отмечал:
«Что касается гомосексуализма, содомии различных других форм сексуального удовлетворения, которые европейское законодательство рассматривает как угрозу общественной морали, то советское законодательство относится к ним, как к так называемым «естественным» половым отношениям. Все формы половой жизни являются частным делом».
Нет, это высказывание было лукавым, ибо это стало политикой и делом новой власти, и нарком государственного презрения А. Коллонтай к восторгу публики орала: «В свободном обществе удовлетворить половую потребность также просто, как выпить стакан воды».
Эта инициатива большевиков легла на готовую почву «прогрессивной» интеллигенции, поддержавшей революцию, и свобода понесла…
Поэтесса Марина Цветаева изменяла Сергею Эфрону с агрессивной лесбиянкой Софией Парнок, затем обе они занялась любовью с Сонечкой Голлидей, а затем решили поэкспериментировать с режиссером Юрием Завадским, который крепко был связан гомосексуальной «любовью» с поэтом Павлом Антокольским.
«Вся Москва знала, что через постель жидовочки Лили Брик при постоянном муже Осе и при постоянном сожителе «Володичке» Маяковском проходит целая череда ещё и временных мужчин…, — отметил в своей книге Н. Кузьмин, — Лиля Брик (девичья фамилия Каган) … с 13 лет пошла по мужским рукам и освоила в своем древнейшем ремесле какие-то настолько тайные секреты, что её власть над мужчинами становилась беспредельной и деспотичной.
«Знакомиться лучше всего в постели!», — заявляла она всякому, кто попал в орбиту её извращенного внимания.
Через постель этой советской Мессалины прошли Н. Пунин, будущий муж А. Ахматовой, Ю. Тынянов, А. Мессерер, кинорежиссеры Л. Кулешов и В. Пудовкин, военачальник В. Примаков, крупный чекист Агранов и два совершенно загадочных человека: Ю. Абдрахманов, шишка из кавказкой республики, и А. Краснощеков (он же Аарон Тобинсон) — портной из Чикаго… затем ставший в Москве одним из руководителей Госбанка.
Обстановка в доме Бриков напоминала собачью свадьбу. Мужчины увивались вокруг томно усмехающейся Лили, отчаянно отпихивая один другого… Впрочем, все смолкали, когда появлялся «без очереди» мрачный кровавый нквдист высокого ранга — Янкель Агранов-Сорензон… Ему было постоянно некогда, и Лиля срочно уединялась с ним в спальне, не обращая внимания на притихших гостей…
В общем, наступили счастливые звездные времена Парнок, Голлидей и Каган-Бриков, которые даже утерли нос «сущему черту» старухе Гиппиус. Но всех перескакала богатая авантюристка-аристократка и большевичка с международным размахом жидовочка А. Коллонтай (1872-1952).
Она жила с прислугой в трехэтажном особняке, и в 21 год она вышла замуж за инженера Владимира Коллонтая. Но вскоре ей очень наскучила семейная жизнь, и она решила её украсить — и соблазнила лучшего друга мужа офицера А. Саткевича, и через некоторое время заставила консервативного изнемогающего от ревности мужа принять вариант любви «втроем». Но и это скоро ей надоело, и ей опротивела семейная жизнь после того, когда она встретила пламенную раскрепощенную революционерку Елену Стасову, которая рассказала о революционной романтике, о любви с адреналином и изрекла «непререкаемую» «глубокую» истину: «Семья — это тюрьма!».
Соответственно муж — это тюремщик, деспот и тиран. Это было для А. Коллонтай прозрением — вот чего ей надо… — освобождения!
Она тут же полюбила большевизм, как она призналась — за «его бескомпромиссность», и, бросив мужа и сына, взяв с собой кучу денег в 1898 году поехала за границу «учиться социализму».
После многочисленных романтических приключений весной 1917-го Александра Коллонтай по призыву Бланка-Ленина, жившего в то время одновременно с двумя женщинами — Надеждой Крупской и Инессой Арманд, прибыла ему на помощь покорять Российскую империю. Хитрый, коварный и циничный Ленин, зная «козыри» Коллонтай, дал ей тяжелый участок работы — послал ещё сексапильную 45-летнюю революционерку в Кронштадт к непредсказуемым буйным матросам с задачей — Балтийский флот должен быть большевистским.
Такого агитатора матросы ещё не видали и были застигнуты врасплох. А когда Коллонтай стала горячо рассказывать, что если большевики придут к власти, то наступит полная свобода — в смыcле: «трахнуть» любую женщину будет также просто, доступно и нормально — как выпить стакан воды, то матросы просто обалдели от такой перспективы, сразу «покраснели» и стали таскать Коллонтай по военным кораблям — проверять: не врёт ли страстная агитаторша.
— Не врала! Слова и дела у этой помощницы Бланка-Ленина не расходились. Вот это баба из большевистского центра! — восхищались шокированные и довольные матросы, так и назвали Коллонтай — Центробаба.
Это был неординарный ход даже для «прогрессивного бомонда», — любовь «втроем» и даже «стайная собачья» любовь Каган-Брик меркла перед этим эпатажным размахом — любовью с толпой матросов. Скандальная слава о «подвигах» Коллонтай гремела на весь Петроград и в завистливой Москве, о таком «коммунизме» размечтались многие…
А когда большевики захватили Россию, то Коллонтай свои взгляды на любовь, семью и секс при поддержке Бланка-Ленина возвела в ранг государственной идеологии. Она издала книгу по идеологии пролетарского полового удовлетворения под названием «Любовь пчел трудовых», в которой убеждала, что рабочие должны как пчелы в улье — совокупляться беспорядочно с кем попало, чтобы не понять — чьи дети, которых должно воспитывать общество без родителей в интернатах.
«Семья с точки зрения народного хозяйства должна быть признана не только бесполезной, но вредной» , — продолжала линию Энгельса Коллонтай. Вместо устаревшей любви она пропагандировала 2-3-дневную влюбленность с одним партнером, а затем с другим, третьим…. «Зачем вместе — любовь и обеденный самовар?», — утверждала она в наступивший период необычайного разгула сифилиса.
Благодаря Коллонтай и остальным большевикам мораль и нравственность в рабочей, солдатской и молодежной среде были отброшены до пещерного уровня. То, на что обратил внимание Ф. Ницше: все постепенные многовековые цивилизационные накопления человечества, прогресс человечества в морали и нравственности — правильные наслоения сознания в бессознательном: комплексы стыда, срама, морали и нравственности, совести, понятия «правильно» и «неправильно», добра и зла, нравственности и порока — всё это захватчики России попытались уничтожить в кратчайшие сроки.
Теорию «пролетарского секса» Коллонтай постарался «творчески» углубить коренной революционер Арон Залкинд, который утверждал, что когда в рабочем общежитии все друг с другом пересовокупляются, то это будет «способствовать росту коллективных чувств, классовой организованности… (и т.п.)».
Свобода для освобожденной в России женщины по-ленински, по-коммунистически уже через три месяца выглядела, мягко говоря, более чем странно — безработица, голод и холод, еженедельно вваливаются под любым предлогом вооруженные рабочие и солдаты — и откровенно грабят, более того — без спроса могли каждый день изнасиловать на улице или дома…
Обращаю внимание — все вышеописанное происходило не тысячи лет тому назад, в далеких варварских временах, а в 20-м веке, ещё и сто лет не прошло с тех близких трагических времен…
Справедливости ради необходимо сказать, что "недолго музычка играла": отобравший в 1929 году у иудобольшевиков власть И. В. Сталин опять ввел уголовное преследование, наказание за гомосексуализм. А нравственность в атеистическом государстве призван был защищать "моральный кодекс строителя коммунизма". И советская школа стала приобретать дореволюционное обличье, появилась новая русская техническая и творческая интелигенция из низов - взамен уничтоженной. Русский народ в очередной раз переболел ересью жидовствующих. Поэтому и просуществовал Советский Союз вплоть до конца восьмидесятых годов прошлого века - война между добром и злом шла с переменным успехом. Поэтому соплеменники картавого Бланка-Ленина до сих пор нам простить не могут, что "в СССР секса не было".
А сейчас морально-нравственные дегенераты "оторвались" по полной - тяжело жить им среди нелюбимой культуры, среди нелюбимого народа, в нелюбимой стране...
По книге: Роман Ключник
Технологии подавления Русского народа. Применяемые способы подавления русских. Часть третья. Интеллектуальные ловушки для Русской патриотической интеллигенции. - СПб: ООО «СПб СРП "Павел" ВОГ», 2016 - 672 с. ISBN 978-5-4240-0136-9
Истории любви:
Лиля Брик — Владимир МаяковскийБрик не была красивой. Маленькая ростом, худенькая, сутулая, с огромными глазами, она казалась совсем подростком. Однако было в ней что-то особенное, женственное, что так притягивало мужчин и заставляло тех восхищаться этой удивительной женщиной.
Лиля это прекрасно осознавала и использовала свои чары при встрече с каждым понравившимся ей мужчиной. «Она умела быть грустной, капризной, женственной, гордой, пустой, непостоянной, умной и какой угодно», — вспоминал один из её современников. А другой знакомый так описывал Лилю: «У неё торжественные глаза: есть наглое и сладкое в её лице с накрашенными губами и тёмными волосами… эта самая обаятельная женщина много знает о человеческой любви и любви чувственной».
К моменту встречи с Маяковским она уже была замужем. Лиля стала женой Осипа Брика в 1912 году, возможно потому, что он был единственным, кто долгое время казался равнодушным к её обаянию. Такого мужчине она простить не могла. Их супружеская жизнь поначалу казалась счастливой. Лиля, умевшая украсить любой, даже более чем скромный быт, способная радоваться каждой приятной мелочи, была отзывчивой и лёгкой в общении. В их с Осипом доме собирались художники, поэты, политики. Иногда гостей нечем было угощать, и в доме Бриков их кормили чаем с хлебом, однако этого, казалось, не замечали — ведь в центре была обаятельная, удивительная Лиля. То, что супруга заигрывает с гостями и иногда ведёт себя более чем нескромно, проницательный Осип старался не замечать.
Он понимал, что ни ревностью, ни скандалами, ни упрёками удержать возле себя жену не было бы возможным. Так продолжалось до 1915 года, пока однажды сестра Лили Эльза не привела в дом Бриков своего близкого друга, начинающего поэта Владимира Маяковского, в которого она была влюблена и с которым хотела связать свою будущую жизнь. Однако этот факт Лиля, казалось, проигнорировала и в тот день по-особому была мила и приветлива с новым гостем. А тот, восхищённый хозяйкой дома, прочёл ей лучшие свои стихи и на коленях просил разрешения у Лилечки посвятить их ей. Та праздновала победу, а Эльза, сгорая от ревности, не находила себе места. Через несколько дней Маяковский упрашивал Бриков принять его «насовсем», объясняя своё желание тем, что «влюбился безвозвратно в Лилю Юрьевну». Та дала своё согласие, а Осип был вынужден смириться с прихотями ветреной супруги. Однако окончательно в квартиру к Брикам Маяковский перебрался только в 1918 году.
Так начался один из самых громких, романов ушедшего столетия, «брак втроём», слухи о котором быстро распространялись среди знакомых, друзей и в литературных кругах. И хотя Лиля всем объясняла, что «с Осей интимные отношения у неё давно закончены», странная троица всё-таки проживала вместе в крохотной квартирке под одной крышей. А судить божественную Лилю никто даже не посмел. Спустя много лет Лиля скажет: «Я влюбилась в Володю, едва он начал читать „Облако в штанах“. Полюбила его сразу и навсегда». Однако сначала она держала его на расстоянии. «Меня пугала его напористость, рост, неуёмная, необузданная страсть», — признавалась Лиля и добавляла: «Он обрушился на меня, как лавина… Он просто напал на меня». Любви поэта Лиля Брик не удивилась. Она была полностью уверена в своих чарах и всегда говорила: «Надо внушить мужчине, что он гениальный… И разрешить ему то, что не разрешают дома. Остальное сделают хорошая обувь и шёлковое бельё».
Кадр из кинокартины «Заколдованная фильмой » по сценарию Маяковского,
где поэт играл поэта, а Лиля Юрьевна — балерину. Москва, 1918 г.
Казалось, его возлюбленная принадлежала только ему. Однако наутро поэт вновь сходил с ума от ревности, бил посуду, ломал мебель, кричал и, наконец, хлопая дверью, уходил из дома, чтобы «скитаться» в своём маленьком кабинете на Лубянской площади. Скитания продолжались недолго, и спустя несколько дней Маяковский вновь возвращался к Брикам. «Лиля — стихия, — успокаивал Владимира хладнокровный Осип, — и с этим надо считаться». И поэт опять успокаивался, обещая любимой: «Делай, как хочешь. Ничто никогда и никак моей любви к тебе не изменит…» Когда друзья Маяковского упрекали его в излишней покорности Лиле Брик, он решительно заявлял: «Запомните! Лиля Юрьевна — моя жена!»
В 1926 году, вернувшись из Америки, Владимир Маяковский сообщил Лиле, что там пережил бурный роман с русской эмигранткой Элли Джонс, и та теперь ждёт от него ребёнка. Лицо Лили не выражало ни малейшего огорчения. Она ничем не выдала своё волнение, продемонстрировав любовнику лишь равнодушие и хладнокровие. Такой реакции Маяковский ожидать не мог. Поэт сходил с ума, мучился от ревности и пытался забыть Лилю, встречаясь с другими женщинами. Однажды, когда он отдыхал в Ялте с очередной подружкой Натальей Брюханенко, Лиля всерьёз испугалась за «Володину любовь» к ней. Она направила телеграмму возлюбленному, где с отчаянием просила не жениться и вернуться «в семью». Спустя несколько дней Маяковский приехал в Москву. Осенью 1928 года он направился во Францию якобы на лечение. Однако верные Лилины друзья сообщили ей, что за границу Маяковский едет, чтобы встретиться с Элли Джонс и своей маленькой дочерью.
Лиле стало тревожно. Однако она всегда привыкла добиваться своих целей. Верная себе, решительная и изобретательная Брик затеяла новую авантюру. Опять она просила сестру «не упускать Володю из виду», и Эльза, чтобы как-то оторвать Маяковского от американки, познакомила его с молодой моделью Дома Шанель, русской эмигранткой Татьяной Яковлевой.
Сёстры не ошиблись. Вскоре после встречи с Татьяной Маяковский забыл об Элли. Однако он влюбился в новую знакомую так, что решил жениться на ней и привезти её в Россию. Восторженный и влюблённый, он посвятил Яковлевой стихотворение. Это означало для Лили Брик лишь одно: для Маяковского она больше не является музой. «Ты в первый раз меня предал», — с горечью сказала Владимиру Лиля, когда он вернулся в Москву. А он впервые ничего не объяснил. Этого Лиля пережить не могла. В октябре 1929 года она пригласила своих друзей и устроила пышную вечеринку. В середине вечера Лиля якобы нечаянно заговорила о своей сестре, от которой недавно получила письмо. Это письмо хитрая хозяйка решила зачитать вслух. В конце послания Эльза писала, что Татьяна Яковлева выходит замуж за знатного и очень богатого виконта. Владимир Маяковский, услышав новость, побледнел, встал и вышел из квартиры. Он так и не понял, что Татьяна вовсе не собиралась выходить замуж, что сёстры провернули очередную авантюру, чтобы Володенька остался с Лилей и мог дальше плодотворно работать. Спустя полгода Брики отправлялись в Берлин. Маяковский провожал их на вокзале, а через несколько дней в отеле Осипа и Лилю ждала телеграмма из России: «Сегодня утром Володя покончил с собой». Это произошло 14 апреля 1930 года. Он оставил записку, в которой среди других фраз были слова: «Лиля, люби меня».
Умерла Лиля Брик в 1978 году. Она ушла из жизни, выпив большую дозу снотворного. Муза поэта и здесь осталась себе верна: она сама определяла конец собственной судьбы. До последних дней она не снимала кольца, подаренного Владимиром Маяковским. На небольшом скромном колечке было выгравировано три буквы с инициалами
Лили — ЛЮБ.
Когда она вращала его в руках, вспоминая о поэте, буквы сливались в одно слово — «Люблю».
Может быть сегодня я о своем впечатлении об этой книги в целом расскажу подробнее.
Там проблема в том, что полного текста книги я в Сети найти не могу, поэтому мне придется заинтересовавшие меня куски вручную набивать из настоящей книги.
Но сначала я хотел бы показать главу, посвященную не Лиле Брик, а Софье Парнок. В связи с Мариной Ивановной , которую я считаю самым великим русским поэтом двадцатого века, это имя часто упоминается. Все, что связано с великим поэтом, я хотел знать и знать хорошо. Но я о Парнок не знал почти ничего.
Глава, которую я предлагаю вам, рассказывает подробнее о возлюбленной Цветаевой. Этот отрывок из книги я в Сети нашел, поэтому я могу его поставить без проблем. Я дополнил этот отрывок двумя фотографиями Софьи Парнок. В книге их не было. .
"Но было что-то обаятельное и необыкновенно благородное в ее серых, выпуклых глазах, смотрящих пристально, в ее тяжеловатом, "лермонтовском" взгляде, в повороте головы, слегка надменном, незвучном, но мягком низком голосе."
Как гласит пословица, друзья наших друзей - наши друзья. И в данном случае это верно до самых мелочей. Константин Липскеров поддерживал теплые отношения с поэтессой и литературным критиком Софьей Парнок. Возможно, их сближали одинаковые взгляды на искусство, и наверняка - одинаковые взгляды на любовные отношения. Как Липскеров был убежденным и очень деятельным гомосексуалистом, так Парнок, с ее врожденной склонностью к однополой любви, еще в ранней юности имела связи с женщинами. Своих пристрастий она не скрывала, а скорее, подчеркивала. Софья Яковлевна, которая была старше и много опытней и Лили Юрьевны, и Осипа Максимовича, не просто посещала квартиру четы Бриков, но и жила там время от времени.
Судьба ее отчасти, если не во многом, походила на судьбу более молодых ее друзей. Родившаяся в Таганроге, в зажиточной еврейской семье, она получила хорошее образование - изучала филологию в Женевском университете, затем училась в Петербургской консерватории, однако ни пианисткой, ни ученым она не стала. Впрочем, как не стала и юристом, проучившись какое-то время на Высших женских курсах, где изучала юриспруденцию. Метание ее между городами и странами свидетельствует о том, что на душе юной тогда еще дамы было неспокойно. Она искала - не только себя, но и того, в ком она могла бы себя обрести. Чрезвычайно бурные ее романы кончались разрывами, хотя и тянулись некоторые из них годами.
Может быть, пытаясь переломить натуру, Парнок в 1907 году выходит замуж за литератора Виктора Волькенштейна. Брак просуществовав чуть больше полутора лет (а фактически и того меньше), союз распался. Парнок официально истребовала и получила развод.
В начале 1910-х годов она жила в Москве, в Кривоколенном переулке, который, по счастливому ли стечению обстоятельств или по мановенью судьбы (другое предположение будет высказано далее) расположен, опять-таки, лишь в нескольких кварталах от Космодамианского переулка, где живет пока с родителями Лиля Каган.
Выступления в периодике со стихами и критическими статьями, которые она публикует под псевдонимом "Андрей Полянин", приносят некоторую известность. Впрочем, Парнок этого недостаточно, она снова мечется, не находя себе пристанища. Едет в Петербург, откуда возвращается из-за смерти отца, принимает в 1913 году православие.
Весной того же года у нее возникает роман с Ираидой Альбрехт, вновь страстный и вновь не чересчур счастливый (должно быть, Парнок слишком многого ждала от людей, с которыми ее сводили жизнь или любовь). Именно к 1913 году и относится ее общение с четой Бриков, как нетрудно подсчитать, если основываться на шатких, что касается хронологии, и ясных, что касается фактов (когда что-то скрываешь, надо отлично помнить все) воспоминаниях об этом Лили Юрьевны. В частном письме, через шесть десятилетий, она утверждала: "Мы (Осип Максимович и я) были друзьями и она, году в 1911-1914 подолгу жила у нас во время ее ссор с Раей Альбрехт. Соня часами, по телефону, выясняла отношения с ней".
И вот очередная загадка, решать которую упоительно, столь же, впрочем, как прочие. Раечкой звали Ираиду Карловну Альбрехт лишь самые близкие, но если не Осип Максимович, то Лиля Юрьевна могла тешить себя мыслью, что входит в круг этих близких людей, ведь в том же Космодамианском переулке, в том же доме Конкина и Егорова жил Карл Иванович Альбрехт, владелец банкирской конторы и, как нетрудно предположить, по-видимому, отец Раечки. Так что и через старую соседку, активную героиню этого трудного и мучительного романа, чета Бриков могла познакомиться с Парнок.
Либо представила ее Брикам прославленная балерина, солистка Большого театра Екатерина Гельцер, покровительствовавшая Парнок еще с 1903 года? (Как, почему, по какой причине - ничего не известно. Или балеринам, кажется, прозрачно-бесплотным, также не чужды плотские удовольствия?) Но и без посредничества Гельцер у них имелись возможности завязать знакомство с Парнок, кроме общего круга знакомых (а в городе, где все знают всех, живут поблизости, лишь рукой подать, разминуться почти немыслимо), имелся и общий круг интересов. Вероятность встречи повышалась и потому, что Парнок до крещения следовала еврейским обычаям и обрядам (тема воинствующего иудейства в ее ранней лирике даже перебивает тему сапфическую), не исключено, что она обращалась за юридическими консультациями к Урию Александровичу Кагану - кроме прочего, и развод ей муж давать отнюдь не хотел, Парнок настояла, буквально вырвала у него согласие.
Как бы там ни было, отношения со временем сделались близкими, и Софья Яковлевна после размолвок с возлюбленной жила у Бриков в Большом Чернышевском переулке, куда заглядывала иногда и вместе с любимой Раей Альбрехт.
Лиля Юрьевна осторожно упоминает о добром отношении к стихам Парнок (такое отношение "по дружбе" простительно, хотя разрушать миф ради давней знакомой она не желала - Брикам в глазах публики следовало оставаться восторженными пропагандистами поэзии Маяковского, а Парнок, кроме всего, и не та фигура, каковую следует превозносить).
Кипящий звук неторопливых арб
Просверливает вечер сонно-жаркий.
На сене выжженном, как пестрый скарб,
Лежат медноволосые татарки.
Они везут плоды. На конских лбах
Лазурных бус позвякивают кисти.
Где гуще пурпур - в вишнях ли, в губах?
Что - персик или лица золотистей?
Деревня: тополя в прохладе скал,
Жилища и жаровни запах клейкий.
Зурна заныла, - и блеснул оскал
Татарина в узорной тюбетейке.
Как похоже это на то, что увидели Брики и Липскеров в Туркестане, как медлительные эти татарки, словно отлитые из бронзы, прельстительны, горячи их поцелуи, а любовные игры неистощимы. Бритое молодое лоно пахнет сладкими притираниями, а любовь их, купленная за деньги, так неистова, что кажется бескорыстной, стон превращая в непрерывный вопль.
Софья Парнок была иной, и не такой привлекательной, и не такой миловидной, и даже, внешне, чуть грубоватой, твердоватой ли. Друживший с ней Владислав Ходасевич Но было что-то обаятельное и необыкновенно благородное в ее серых, выпуклых глазах, смотрящих пристально, в ее тяжеловатом, "лермонтовском" взгляде, в повороте головы, слегка надменном, незвучном, но мягком низком голосе.писал уважительно и стараясь быть объективным: "Среднего, скорее даже небольшого роста, с белокурыми волосами, зачесанными на косой пробор и на затылке связанными простым узлом, с бледным лицом, которое, казалось, никогда не было молодо, София Яковлевна не была хороша собой. Ее суждения были независимы, разговор прям".
Да в привлекательности и не было особой нужды.
Парнок символизировала мужское начало, она одевалась по-мужски, курила папиросы (а порой сигару), манеры ее были сдержанными (когда не касалось любви). Толк же и в отношениях, и в любовных играх она понимала, недаром Марина Цветаева, сменившая Альбрехт, таяла под ее губами, теряла сознание от движений ее повелительно-умелой руки, которую восторженно воспела.
Рука, ушедшая в шелка,
Достойная смычка,
Неповторимая рука,
Прекрасная рука.
Она эту руку боготворила, она к ней ласкалась, потому что рука эта даровала ей, вечно физически неудовлетворенной и в браке, доселе неведомое блаженство.
Как я по Вашим узким пальчикам
Водила сонною щекой,
Как Вы меня дразнили мальчиком,
Как я Вам нравилась такой…
Чувства и - главное - ощущения были столь сильны, что Цветаева, на время оставив мужа, к которому была нежно привязана и с которым оказалась несчастлива как женщина, захватив детей, стала жить единой семьей с Парнок. Сколько раз упомянет она в стихах рыжий отлив волос (Ходасевич, сочинявший некролог для газеты "Возрождение", ретроспективно рисуя портрет старой своей знакомой, опустит эту многозначащую подробность).
Сейчас же рассказ о событиях 1913 - вряд ли 1914 - года. Весной этого года и познакомились Парнок и Альбрехт, во время любовных размолвок с нею и жила Парнок в Большом Чернышевском переулке у радушных Бриков.
И каждая подробность в скупых воспоминаниях Лили Юрьевны об этих днях значительна: "Я с ней часто ходила в Охотный ряд, мы покупали три дюжины черноморских устриц (вкусные, лучше французских), бутылочку дешевого белого вина; потом вонючего сыра у Елисеева и шли домой завтракать. Брик в рот не брал ни устриц, ни такого сыра и, отворачивая нос, ел яичницу".
События эти можно отнести к определенному сезону. Устриц, по укоренившемуся суеверному обычаю, ели только в те месяцы, название которых содержит букву "р". Май, июнь, июль, август считались опасным периодом, устрицами можно было отравиться (в действительности, устрицы в этот период размножаются, а потому их не ловят, цикличность эту суеверие и обыгрывает по-своему).
То, что, пробудившись ото сна, дамы сами отправлялись за устрицами и вином, можно было бы истолковать и так: прислуге столь важное дело как выбор устриц и вина к завтраку не доверяли (и не потому, что служила тогда у Бриков знаменитая Поля, позабывшая подать к ростбифу тертый хрен на свадебном обеде и тем прославившаяся). Но причина, по-видимому, иная. Приятно было спуститься по круто уходящей вниз, узкой еще Тверской, где столпотворение экипажей и позванивающих конок разительно отличается от нынешней автомобильной толчеи, к Охотному ряду. И погрузиться в гомон, которым оборачивались слившиеся воедино выкрики торговцев, запросы покупателей, шуршание корзин, скрип рогожных мешков, грохот колес, и над всем мертвенный чад от испарений мясных туш, неизбежных в торговых местах отбросов и ветоши, и от свежей, едва сготовленной еды, которой торговали пирожники, блинщики: сдобный запах недавней выпечки сочился теплыми струйками в небеса, сладкий и прохладный запах грушевого кваса, когда кружкой черпали его из ведер, вливался в облако запахов и звуков.
Ор, гогот и визг живности, предназначенной на убой, убиваемой тут же, невдалеке, возбуждал, минуя сознание. А выложенные на свежих рогожных мешках, расстеленных по деревянным прилавкам, устрицы, горками возвышающиеся на тающей ледовой крошке, так что капли сливались с каплями и текли вниз, на выбитую ногами за годы, безжизненную землю, томительно пахли не свежестью моря, но приятной затхлостью морских глубин, которые вывернули, казалось, наружу: водорослями, легким йодом.
А потом, отягощенные пакетом, где погромыхивали устричные скорлупы (три дюжины - солидное количество, дюжины довольно, чтобы и крепкий мужчина насытился сверх меры), бутылкой вина, преодолевая нелегкий подъем, добирались по другой стороне Тверской до магазина Елисеева, где под сводами недостижимых потолков, в двухсветном освещении, открывалось несметное множество прилавков, полок, витрин, уставленных и увешанных окороками, колбасами, сырными головами. Почтительное молчание приказчиков, наряженных в белые фартуки, их приглушенные голоса, когда они обслуживали покупателей, мгновенно оценивающий взгляд.
И вновь, перейдя Тверскую, вниз, домой, в Большой Чернышевский переулок.
Поедание устриц - процесс эротический, недаром и запретная символика (раковина, жемчужина, сок) манипулирует теми же самыми понятиями. Раковину открывают, упругую, спрыснутую лимоном, а потому кисловато-соленую устрицу глотают, пока она трепещет во рту, а сок, накопившийся в плавном углублении раковины, выпивают. Есть и другой способ, не отменяющий эротических коннотаций: устрицу высасывают из раковины вместе с ее соком. Оба способа напоминают об интимном поцелуе.
Впрочем, Осипа Максимовича, с отвращением отворачивавшегося в сторону, смущали не образы и не откровенные ассоциации. Просто Тора позволяет есть лишь те виды рыб, что имеют плавники и чешую. А "морские дары" (либо "морепродукты", как стали их именовать позднее), разнообразные и прекрасные омары, трепанги, каракатицы, крабы, креветки, среди них и устрицы, являются пищей запрещенной, некошерной, тогда как яйца (если только в них не обнаружены вкрапления крови) являются пищей дозволенной. Более ничего Осипа Максимовича не смущало - и возможные ухаживания за Лилей Юрьевной со стороны Парнок, и возможная их близость. Не смущало это и Лилю Юрьевну, которой, равным образом, как Марине Цветаевой, не хватало в браке физического насыщения. И тут великие и малые, гениальные и посредственные, красавицы и дурнушки, абсолютно равны. Увы, ни Лиля Юрьевна, ни Цветаева никогда не испытывали оргазма. Встреча с Парнок изменила и чувственную сторону в цветаевской жизни. Но это в будущем.
Отношения с Альбрехт продолжались до осени 1914 года, известие о мировой войне - тогда еще без обозначения порядкового номера - застало любовниц в Лондоне, а встреча с Цветаевой и бурный роман начался после знакомства Цветаевой и Парнок в октябре, когда война шла уже несколько месяцев, а чета Бриков переехала в Петроград.
По тесноте ли московской жизни, по мистическому ли стечению обстоятельств, цветаевские стихи из цикла "Подруга", напитанные ревностью и надеждой, разворачиваются в местах, связанных и с жизнью Лили Юрьевны.
Сегодня, часу в восьмом,
Стремглав по Большой Лубянке,
Как пуля, как снежный ком,
Куда-то промчались санки.
Уже прозвеневший смех…
Я так и застыла взглядом:
Волос рыжеватый мех,
И кто-то высокий - рядом!
Вы были уже с другой,
С ней путь открывали санный,
С желанной и дорогой, -
Сильнее, чем я - желанной.
Мир - весел и вечер лих!
Из муфты летят покупки…
Так мчались Вы в снежный вихрь,
Взор к взору и шубка к шубке.
И был жесточайший бунт,
И снег осыпался бело.
Я около двух секунд -
Не более - вслед глядела.
И гладила длинный ворс
На шубке своей - без гнева.
Ваш маленький Кай замерз,
О Снежная Королева.
Упомянутая в стихах "другая", возможно, вернувшаяся ненадолго к Парнок возлюбленная Раечка, Ираида Карловна Альбрехт. Стихи этого не уточняют, в них имеется всего одна точная и любопытная точностью своей деталь: датированные 26 октября по старому стилю, упоминают они об открытии санного пути. Это значит: в первой трети ноября 1914 года в Москве было столько снега, что можно было ездить на санях.
А сама Софья Яковлевна Парнок, кажется, нигде не упоминала о дружбе с Бриками. Но есть у нее стихотворение, посвященное одному из переулков, отходящих от улицы Тверской. Желая наладить отношения с хозяйкой известного литературного "салона" Евдоксией Федоровной Никитиной, которая могла бы дать заработать деньги, необходимые для отсылки друзьям в Крым, Парнок сочиняет дарственный сонет, кончающийся строками:
И гении, презрев и хлад и темь,
Спешат в Газетный 3, квартира 7.
Тут, не исключено, имеется и затаенное воспоминание о днях, проведенных невдалеке, в Большом Чернышевском переулке вместе с Бриками, и о нежной рыжеволосой хозяйке семейного очага, ненадолго согревшего и Софью Парнок.
Сергей Есенин и Айседора ДунканПоэты, писатели, художники, иными словами абсолютно все представители творческих профессий в силу своей непохожести на других тяготеют к трагедии. Может быть именно поэтому все романтические истории для них заканчиваются без хэппи-энда?
Лиля Брик и Владимир Маяковский
Очень жизненный случай: привела мужчину в дом, а он ушел к твоей сестре. Именно это и случилось с Эльзой, когда она познакомила перспективного, красивого, оригинального и при всем этом набирающего популярность поэта Владимира с сестрой – Лилей Брик. Маяковский был очарован этой женщиной, о безудержной сексуальности которой ходило немало толков среди столичной богемы. В этот вечер он прочитал гостям свою новую поэму «Облако в штанах», посвятив ее хозяйке дома: «Тебе, Лиля». Жест не остался незамеченным: Лиля увлеклась молодым Маяковским, несмотря на то, что уже три года жила в браке.
Брик, ее муж и Маяковский начали жить втроем: Владимир обожал Лилию, вдохновлялся ее образом и посвящал ей новые стихи и поэмы, а Осип, как полагается порядочному мужу, – нет, не ревновал – издавал творения поэта большим тиражом. Однажды Маяковский принес Лиле кольцо, на котором были выгравированы ее инициалы: «Л.Ю.Б.» – Лилия Юрьевна Брик. Расставленные по всему периметру, буквы складывались в бесконечное «Л.Ю.Б.Л.Ю.Б.Л.Ю.» Отношения длились 15 лет – до того, как весной 1930 года Маяковский покончил с собой выстрелом в голову. В предсмертной записке он просил Лилю любить его и все свои творения завещал Брикам.
Анна Ахматова и Николай Гумилев
Николай Гумилев был влюблен в Анну Ахматову настолько сильно и безнадежно, что после очередного ее отказа даже пытался совершить самоубийство. И все же ему удалось добиться взаимности. Однако с самого начала их отношения в браке складывались со скрипом: оба уже известные и признанные в стране и за границей поэты, независимые и гордые. Гумилев стремился открывать новое, путешествовал по миру, изучал Африку. Ахматова к увлечениям мужа относилась скептически – как к ребячеству. Подруга Анны писала про них: «Конечно, они были слишком свободными и большими людьми, чтобы стать парой воркующих "сизых голубков". Их отношения были скорее тайным единоборством». Объединяло их одно: советская власть ненавидела обоих. В 1921 году Гумилева обвинили в антигосударственном заговоре и расстреляли. Сыну Анны и Николая, Льву Гумилеву, пришлось расплатиться за свободолюбие и независимость своих родителей: он провел в тюрьме более десяти лет по фиктивным обвинениям.
Марина Цветаева и Сергей Эфрон
Цветаева и Эфрон обвенчались в 1912 году. К этому времени молодая поэтесса уже знаменита в творческих кругах, хоть и очень молода – ей всего 19 лет. Сергей Эфрон моложе жены на год, он гимназист, пишет рассказы, пробует издавать журналы, а также занимается подпольной деятельностью; вскоре он уедет за границу и там будет участником политического убийства. Пока Эфрон борется с революционными силами, Марина в поисках новых поэтических эмоций заводит роман с поэтессой и переводчицей Софией Парнок. А спустя два года, вернувшись к мужу и подведя итог этой связи, она напишет: «Любить только женщин (женщине) или только мужчин (мужчине), заведомо исключая обычное обратное, – какая жуть! А только женщин (мужчине) или только мужчин (женщине), заведомо исключая необычное родное, – какая скука!» Сергей Эфрон и Марина Цветаева ушли из жизни друг за другом – как в сказке о любви, но без хэппи-энда. Цветаева покончила с собой из-за нищеты и одиночества. В том же 1941 году не стало и Эфрона.
Александр Блок и Любовь Менделеева
Внук ректора Санкт-Петербургского университета и дочь знаменитого химика – они должны были стать идеальной парой. 17-летний Саша Блок, начинающий поэт и петербургский ловелас, часто заезжал на дачу к Менделеевым на белой лошади, будоража мечты деревенских девушек о принце на белом коне. Вместе с Любовью они играли в семейных спектаклях: он – отважный Гамлет, она – прекрасная Офелия с длинными вьющимися волосами. Они поженились, но в браке не были счастливы, как мечтала об этом романтичная Люба. Из дневников Любови мы узнаем, что Александр и после свадьбы не решался осквернить ее святость и чистоту плотскими отношениями. Для поэта жена осталась Прекрасной Дамой, которой он восхищался, которую боготворил, но к которой не смел притронуться. У поэта было много связей на стороне, Любовь со временем тоже начала увлекаться другими мужчинами. Они были лучшими друзьями, но не могли быть любовниками. Блок умер рано, ему был всего 41 год. С тех пор Менделеева так и не вышла замуж, до конца своих дней она носила траур по поэту.
Айседора Дункан и Сергей Есенин
Летом 1921 года всемирно известная американская танцовщица Айседора Дункан прилетела в Москву по приглашению московского правительства для того, чтобы учить хореографии советских детей. Айседора славилась независимым, реформаторским отношением к искусству и являлась активным борцом за раскрепощение женщины во всех сферах жизни – от танца до быта. Об их первой встрече с юным Есениным вспоминает друг Дункан, журналист Илья Шнейдер: «Вдруг меня чуть не сшиб с ног какой-то человек в светло-сером костюме. Он промчался, крича: "Где Дункан? Где Дункан?" Немного позже мы подошли к Айседоре. Она полулежала на софе. Есенин стоял возле нее на коленях, она гладила его по волосам, скандируя по-русски: "За-ла-тая га-ла-ва..." Так они "проговорили" весь вечер на разных языках буквально (Есенин не владел ни одним из иностранных языков, Дункан не говорила по-русски), но, кажется, вполне понимая друг друга».
Она была старше его почти на 20 лет, их отношения длились всего два года, однако все вокруг знали, что Дункан и Есенин обожают друг друга. Но Айседора злилась, что поэт растрачивает свой талант в пьяных дебошах. А он так и не сумел передать ей своей тоски и боли от разочарования в жизни. Вскоре 30-летний Есенин после лечения в психоневрологической больнице покончил жизнь самоубийством, через несколько месяцев трагически погибла Айседора, удушившись шарфом, который случайно попал в ось колеса ее автомобиля перед прогулкой.
Фото: Getty Images, архивы пресс-служб
19 июля – день рождения Владимира Маяковского, гениального поэта, безупречного красавца и любимца девушек. Но вот парадокс: единственная женщина, которую он любил и просто-таки боготворил всю свою жизнь, никогда не принадлежала ему полностью. Лиля Брик много раз была замужем, но только не за Маяковским. Впрочем, не везло в любви и другим знаменитым поэтам: Блоку, Ахматовой, Цветаевой. Что за проклятие нависло над гениями? Об этом – в эксклюзивном расследовании Woman’s Day.
Владимир Маяковский, Лиля Брик и Осип Брик
Маяковский известен не только плакатными стихами о Ленине и Октябре, но и гениальной любовной лирикой, которой могло бы и не появиться, не повстречай поэт на своем пути Лилю Брик. «Кроме любви твоей, мне нету солнца, а я и не знаю, где ты и с кем», «Мне ни один не радостен звон, кроме звона твоего любимого имени», – это строки из стихотворения Маяковского, озаглавленного «Лиличка! Вместо письма». И таких строк, адресованных Брик, полных отчаяния, обожания, боли, мольбы и обещаний, Маяковский написал сотни.
Познакомились они в 1915 году, когда Лиля уже была замужем за Осипом Бриком. Поэт в то время встречался с сестрой Лили Эльзой и оказался в квартире супругов в Петрограде. Прочитал им свою поэму «Облаков в штанах» – и тут же посвятил ее хозяйке. Чувство вспыхнуло мгновенно и захватило Маяковского полностью.
Лиля не была писаной красавицей, однако ее шарм и магнетизм покоряли мужчин с первого взгляда. Она разделила с Маяковским его страсть, но при этом сохраняла холодность ума – расставаться с мужем не планировала. Да и сам Осип Максимович закрывал глаза на происходящее. Маяковский посвятил любимой поэму «Флейта-позвоночник» и подарил ей кольцо с гравировкой инициалов Л.Ю.Б. (Лиля Юрьевна Брик), которые складывались в «ЛЮБЛЮ».
Вскоре Маяковский переехал на квартиру к Брикам. Лиля утверждала: «Я любила, люблю и буду любить Осю больше, чем брата, больше, чем мужа, больше, чем сына. Про такую любовь я не читала ни в каких стихах. Эта любовь не мешала моей любви к Володе».
Впрочем, существует и другая версия совместной жизни троицы: занимаясь любовью, Брики запирали Маяковского на кухне, а он «царапался в дверь и плакал». Об этом сама Лиля Юрьевна через много лет рассказывала поэту Андрею Вознесенскому.
Затем поэт и его «семья» благополучно перебираются из Петрограда в Москву, где им предстоит сменить несколько квартир. Кризис в отношениях между Володей и Лилей разразился только в 1922 году. По настоянию своей музы Маяковский прожил отдельно два месяца, неистово страдал и в итоге написал две поэмы – «Про это» и «Люблю». Лиля Юрьевна считала, что переживания такого рода полезны для творчества, и в каком-то смысле оказалась права.
«На цепь нацарапаю имя Лилино, и цепь исцелую во мраке каторги», – писал поэт. Но эта самая «цепь», однако, не удержала его от нескольких романов – с библиотекаршей Натальей Брюханенко, русской парижанкой Татьяной Яковлевой и американкой Элли Джонс, от которой у него родилась дочь. Каждый раз Лиля считала своим долгом разрушить «опасные связи», удержать Маяковского от женитьбы и вернуть в семью. Тем более что он обеспечивал ее материально. Во время заграничных поездок поэта Брик забрасывала его письмами с просьбами купить «автомобильчик», духи, чулки и платья по последней моде. А сама продолжала воплощать в жизнь теорию свободной любви.
Среди ее «фаворитов» числились заместитель Наркомфина Александр Краснощеков и режиссер Лев Кулешов. Приписывали ей и отношения с чекистом Яковом Аграновым. Осип Брик, впрочем, тоже не спешил ставить крест на своей личной жизни. В 1925 году он встретил Евгению Соколову-Жемчужную, с которой состоял в гостевом браке вплоть до самой своей смерти в 1945 году. Все это время он продолжал жить с Лилей Юрьевной, Женя лишь приходила к ним гости.
Маяковский застрелился в 1930 году, не найдя счастья со своей последней избранницей, актрисой Норой Полонской. «Лиличка» так и осталась для него любовью всей жизни. В своей предсмертной записке поэт попросил «Товарища правительство» позаботиться о его близких: «Моя семья – это Лиля Брик, мама, сестры и Вероника Витольдовна Полонская. Если ты устроишь им сносную жизнь – спасибо». Впоследствии Лиля Брик вышла замуж за крупного военачальника Виталия Примакова, а затем – за литературоведа Василия Катаняна. Муза Маяковского покончила с собой в 1978 году, приняв смертельную дозу снотворного, в возрасте 87 лет.
Анна Ахматова, Николай Пунин и Анна Аренс
Роман Ахматовой с искусствоведом и критиком Николаем Пуниным начался в 1922 году. К этому моменту поэтесса уже успела разойтись с первым мужем – поэтом Николаем Гумилевым, и вторым – востоковедом Владимиром Шилейко.
И ты мне все простишь:
И даже то, что я не молодая,
И даже то, что с именем моим,
Как с благостным огнем тлетворный дым,
Слилась навеки клевета глухая…
Так обращалась Ахматова к Николаю Пунину в стихах. Для влюбленных не стал препятствием тот факт, что Пунин был женат на Анне Аренс, которую чаще называл не Аней, а Галочкой. Супруги растили дочку Ирину, жили в четырех комнатах в Фонтанном доме – бывшем Шереметевском дворце. А вот Ахматовой после развода с Шилейко жить было фактически негде.
И через пару лет романтическая история постепенно превратилась в прозаическую, причем довольно причудливую. Анна Андреевна переехала к Пунину. Официально сняла у него комнату, а по сути стала членом семьи, при этом Анна Аренс с дочкой продолжали жить в этой же квартире.
«Худо, что они очутились вместе под одной крышей, – вспоминала Надежда Мандельштам. — Идиллия была придумана Пуниным, чтобы Ахматовой не пришлось хозяйничать, а ему надрываться, добывая деньги на два дома». Беспомощность Ахматовой в быту была всем известна: заштопать чулок – проблема, сварить картошку – достижение. В итоге Галочка готовила и убирала, делая вид, что все так и должно быть. Она же стала и главным добытчиком благодаря стабильной зарплате врача.
Ахматову тем временем перестали печатать, да и сама она практически не писала стихов, денег хронически не хватало. Но однажды в Фонтанном доме появился и поселился ее сын Лев, до этого проживавший с бабушкой. В положении нахлебников существовать никому не хотелось…
«Какие-то получаемые мной гроши я отдавала Пуниным за обед (свой и Левин) и жила на несколько рублей в месяц. Круглый год в одном и том же замызганном платье», – вспоминала Ахматова.
Отношения Пунина и поэтессы продлились 16 лет, затем они расстались, однако Ахматова продолжала жить в Фонтанном доме. Во время блокады Пунины эвакуировались из Ленинграда в Самарканд, а Ахматова – в Ташкент. Анна Аренс, Галочка, верная спутница и законная жена Пунина, не перенесла тягот пути и умерла в 1943 году. После войны обитатели Фонтанного дома вернулись на свои места, но покой был недолгим: в 1949 году Николай Пунин был арестован, осужден и сослан в Заполярье, где и скончался через четыре года.
Анна Ахматова больше не вышла замуж, хотя у нее были романы с врачом-патологоанатомом Владимиром Гаршиным и, возможно, с английским дипломатом Исайей Берлином – во всяком случае, оба удостоились стихотворных посвящений. Умерла поэтесса в 1966 году, ей было 76 лет.
Александр Блок, Любовь Менделеева и Андрей Белый
Будущий поэт Саша Блок и дочь великого химика Люба Менделеева познакомились совсем юными: ему было 17 лет, ей – 16. Поженились они год спустя. Саша был очарован девушкой, в которой увидел возвышенный идеал, свою Прекрасную Даму. При этом многие находили внешность Любы довольно заурядной. Анна Ахматова впоследствии отзывалась о ней так: «Глаза – щелки, нос – башмак, щеки – подушки».
Сразу после свадьбы Любе открылась шокирующая правда: оказывается, новоиспеченный супруг вообще не собирался вступать с ней в интимные отношения, считая, что их союз гораздо выше плотских удовольствий, имеющих «темное начало».
Несмотря на это, Любовь Дмитриевна не оставляла попыток соблазнить собственного мужа, и два года спустя ей это наконец удалось. Однако «краткие, по-мужски эгоистические встречи» не приносили радости ни ей, ни ему и вскоре совсем прекратились. Тем временем Любовь Дмитриевна оставалась в центре всеобщего внимания как жена поэта и воплощение вечной женственности, причем Блок сам поддерживал этот культ среди своих близких знакомых – людей творческих и увлекающихся. Вот и друг семьи, поэт Андрей Белый, не смог устоять против романтического ореола, созданного вокруг Любы.
А что же она? «Той весной я была брошена на произвол всякого, кто стал бы за мной упорно ухаживать», – вспоминала Менделеева, и этим «всяким» оказался Белый. Он не скрывал своих чувств ни от Любы, ни от Блока и даже пытался вызвать его на дуэль, однако поединок не состоялся.
Все эти события Блок отразил в пьесе «Балаганчик» (1906). По сюжету Арлекин уводит у Пьеро невесту, прекрасную Коломбину, а та оказывается картонной…
И свила серебристая вьюга
Им венчальный перстень-кольцо.
И я видел сквозь ночь – подруга
Улыбнулась ему в лицо.
Ах, тогда в извозчичьи сани
Он подругу мою усадил!
Я бродил в морозном тумане,
Издали за ними следил.
Нервный и бурный роман Белого и Менделеевой продлился два года. Андрей Белый до последнего не терял надежды развести супругов, плел интриги, писал письма, но тщетно. Люба решила сохранить свой брак. В итоге отвергнутый и несчастный Белый уехал за границу. Он был дважды женат и умер в 1934 году в Москве.
Что касается Любы, то Блок открыто изменял ей – и с актрисой Натальей Волоховой, которой он посвятил стихотворения «Снежная маска» и «Фаина», и с оперной певицей Любовью Дельмас, воспетой им в цикле «Кармен», и с бесчисленными проститутками. На смену выдуманной поэтом Прекрасной Даме пришли живые женщины из плоти и крови, а жена по-прежнему не интересовала его физически.
Роль молчаливой и несчастной спутницы Менделееву не устраивала, и она попыталась найти свое счастье в театре, решив стать актрисой. Периодически у Любы случались короткие, ни к чему не обязывающие романы, а от актера Константина Давидовского она неожиданно забеременела. Признаться мужу долго не решалась. В итоге делать аборт оказалось слишком поздно. Блок повел себя стоически, согласившись принять ребенка как своего, но мальчик родился слабым и прожил всего восемь дней.
Поэт горевал по нему не меньше, чем сама Любовь Дмитриевна. Их странный союз продолжался вопреки здравому смыслу до самой кончины Блока в 1921 году. Он умер на руках Менделеевой, которую называл «святым местом в душе». Впоследствии Любовь Дмитриевна стала специалистом по истории балета, написала книгу «Классический танец. История и современность» и мемуары «И быль и небылицы о Блоке и о себе». Умерла в одиночестве в 1939 году в возрасте 57 лет.
Марина Цветаева, Сергей Эфрон и Константин Родзевич
Марина Цветаева и Сергей Эфрон познакомились в Коктебеле в доме Максимилиана Волошина. Марине было 18, Сергей был на год моложе. Эфрон представлялся ей благородным рыцарем, посланным судьбой:
В его лице я рыцарству верна,
— Всем вам, кто жил и умирал без страху! —
Такие – в роковые времена –
Слагают стансы – и идут на плаху.
Не прошло и года, как Сергей и Марина обвенчались. Вскоре у них родилась дочь, которую назвали Ариадной. Анастасия, сестра Цветаевой, так описывает эту семейную идиллию: «Марина была счастлива с ее удивительным мужем, с ее изумительной маленькой дочкой – в те предвоенные годы».
Но затишье продлилось недолго. Как большинству поэтов, Цветаевой, чтобы творить, нужны были сильные эмоциональные потрясения, бурные страсти. Конечно, она искренне любила Сергея, но одного этого чувства было недостаточно. Первым испытанием на прочность для ее брака стала встреча с 29-летней поэтессой Софьей Парнок, которая носила мужские костюмы и короткую стрижку, курила сигары и не скрывала своей склонности к однополой любви. Их роман вспыхнул внезапно и продолжался вплоть до 1916 года. Цветаева посвятила Софье цикл стихотворений «Подруга», включая знаменитое «Под лаской плюшевого пледа…».
Кроме того, Цветаевой приписывали краткосрочные отношения с молодым Осипом Мандельштамом. «Простите, но если кроме N люблю еще Генриха Гейне, Вы же не скажете, что я того, первого, не люблю. Значит, любить одновременно живого и мертвого – можно. Но представьте себе, что Генрих Гейне ожил и в любую минуту может войти в комнату. Я та же, Генрих Гейне – тот же, вся разница в том, что он может войти в комнату» – так объясняла Марина свое «донжуанство».
Поэтессе даже в голову не приходило расстаться с мужем. В апреле 1917 года в семье родилась вторая дочь – Ирина. А потом грянула революция, началась Гражданская война. Сергей Эфрон отправился на фронт, воевал на стороне белых. Два года от него не было никаких вестей. Марина осталась с двумя детьми на руках, без денег, в холодной Москве.
Младшая дочь умерла от голода в приюте, куда ее определила Цветаева в надежде, что там о ней позаботятся. К 1921 году Эфрон наконец объявился в Константинополе, куда он перебрался вместе с другими белыми офицерами. Семейство воссоединилось в Берлине, затем перебралось в Чехию. И здесь Марина встретила новую любовь – Константина Родзевича, с которым Эфрон сдружился еще в Константинополе. Началось все с невинных совместных прогулок на свежем воздухе. Родзевич стихов Цветаевой не любил и не читал, но это не помешало их роману продлиться около двух лет. Именно ему посвящены знаменитые «Поэма горы», «Поэма конца», «Овраг».
Сергей Эфрон знал об отношениях Марины со своим другом. «Я одновременно и спасательный круг, и жернов на ее шее. Освободить ее от жернова нельзя, не вырвав последней соломинки, за которую она держится. Жизнь моя – сплошная пытка», – писал обманутый муж Максимилиану Волошину.
В конце концов Родзевич охладел к Цветаевой и в январе 1925 года уехал из Праги. А 1 февраля у поэтессы родился сын Георгий. «На меня не похож совершенно. Вылитый Марин Цветаев», – говорил Эфрон друзьям. Кто был отцом мальчика, до сих пор доподлинно неизвестно, но подозревать Родзевича оснований было много. Константин судьбой ребенка не интересовался. В дальнейшем он воевал в Испании во время гражданской войны, сражался в рядах французского Сопротивления, попал в концлагерь, откуда был освобожден советскими войсками, и дожил до 93 лет.
Союз Сергея и Марины, увлеченных заботой о маленьком сыне, снова начинает напоминать обычную семью. Но впереди у них – страшные испытания, трагедии, которые трудно даже представить. Эфрон стал агентом ГПУ за границей, причем жену в детали своей разведдеятельности не посвящал. Вскоре и Эфрона отозвали в СССР после провала очередной операции. Марина с сыном последовали за ним.
Сергей Эфрон был расстрелян в 1941-м, в том же году покончила с собой и Марина Цветаева.
Зинаида Гиппиус, Дмитрий Мережковский и Дмитрий Философов
Писатель и философ Дмитрий Мережковский прожил со своей женой, поэтом и критиком Зинаидой Гиппиус 52 года. Говорят, что за все это время они не разлучались ни на один день. При этом главным в их союзе было единство душ и мыслей, а вовсе не романтическое чувство.
На момент их встречи Зине было 19, Дмитрию – 23. Поженились они внезапно, обнаружив друг в друге интересных собеседников. «В том, что всякие „свадьбы“ и „пиры“ – противны, что надо сделать все проще, днем, без всяких белых платьев и вуалей – мы были согласны, – вспоминала Гиппиус. — После Дмитрий Сергеевич ушел к себе в гостиницу довольно рано, а я легла спать и забыла, что замужем».
Поселились молодожены в Петербурге. Их дом стал центром литературной и философской жизни Северной столицы, его посещали молодые поэты и писатели – те, кто имел мужество выносить непростой характер и эксцентричное поведение хозяйки.
Рыжеволосую Зинаиду называли «декадентской мадонной» и «белой дьяволицей». Она появлялась на людях в мужских костюмах, пудрилась и румянилась без меры, курила, бесцеремонно рассматривала людей через неизменную лорнетку и всегда готова была отпустить язвительную реплику.
Ее любили и боялись. Она же искала страсти, жгучего, сильного чувства, на которое ее муж в принципе был не способен. По слухам, Гиппиус развлечения ради «влюбляла» в себя женатых мужчин и требовала отдать ей обручальные кольца, из которых потом делала ожерелья. Правда, дальше писем и стихов дело, как правило, не заходило.
И только одна встреча определила дальнейшую судьбу Мережковского и Гиппиус. Началось все с сотрудничества с журналом «Мир искусства», издателями которого были Сергей Дягилев, впоследствии известный своим вкладом в балетное искусство, и Дмитрий Философов, литературный критик. Он стал для Зинаиды Гиппиус настоящим наваждением.
Ее не остановил даже тот факт, что Философов явно предпочитал женщинам мужчин, причем с Дягилевым его связывали длительные близкие отношения. Зинаида Николаевна организовала кампанию по духовному спасению Философова, прилагая все усилия, чтобы вырвать своего возлюбленного из «порочного» дягилевского круга.
Сначала Философов поддался напору Зинаиды, правда, потом честно признался ей, что ему «физически отвратительны воспоминания о наших сближениях». Но и это не остановило «демоническую женщину». Она забрасывала его письмами, пытаясь увлечь если не телом, то интеллектом, играя на его интересе к религии и мистике. По ее сценарию, Мережковскому было уготовано стать третьим, равноправным участником творческого союза, и он не имел ничего против.
Дягилев, в свою очередь, отчаянно боролся за своего любовника. Кульминацией этой борьбы стала некрасивая сцена в ресторане, где Дягилев застал Философова в обществе Гиппиус, и попытался его избить.
В конце концов странное трио все-таки сложилось – Философов стал жить вместе с Гиппиус и Мережковским и провел с ними в общей сложности 15 лет. После октябрьского переворота семейство не приняло советскую власть и решило эмигрировать, но вырваться из России им удалось лишь в конце 1919 года, нелегально перейдя польскую границу. В Варшаве Философов сдружился с Борисом Савинковым, бывшим террористом, и с головой ушел в политику, посвятив себя борьбе с большевизмом. Тройственный союз распался: когда Мережковские приняли решение ехать в Париж, Дмитрий не последовал за ними, а остался в Польше. Здесь он и умер в 1940 году. Гиппиус всю жизнь хранила память о нем. Она никогда не писала стихи от женского лица – за исключением одного, посвященного Философову:
Но потерял он свою Психею
И то, что было – не будет вновь.
Ушла Психея, и вместе с нею
Я потеряла его любовь.
Мережковского не стало в 1941-м. Зинаида Николаевна и пережила супруга лишь на четыре года. Мережковский и Гиппиус похоронены в Париже на русском кладбище Сен-Женевьев де Буа в одной могиле.
